— Трудно сказать, — задумчиво протянул Доминик. — Прошлой ночью я побывал поочередно в нескольких квартирах.
— Нас интересует только одна — та самая, где ты прихватил вот эти часы, — сказал Бенни.
— Да, да, конечно, я понимаю. Но ведь не так-то легко отличить одно окно от другого, да еще на таком расстоянии, верно?
То есть я хотел сказать, отсюда все окна выглядят одинаковыми.
Влезаешь в них, вылезаешь наружу, и все дела! По мне, так они все похожи одно на другое.
— Постарайся все-таки вспомнить, — с нажимом сказал Бенни. — Где-то внутри этого проклятого дома прячут сына Гануччи. Если нам удастся вычислить, где он, а потом освободить мальчишку, мы станем героями. А если нет…
— Послушайте, но меня-то это каким боком касается? — возмутился Доминик. — Мне до этого какое дело? У меня свой бизнес, в конце концов! Я никого не трогаю, в чужие дела не лезу, занимаюсь собственным делом, и нате вам, пожалуйста! Теперь оказываюсь замешанным в дело о похищении ребенка!
— И я тоже, — прибавил Нонака.
— Ты оказался замешанным, потому что в этом замешан я, — уточнил Бенни.
— Да? Вот уж никогда бы не подумал, — сказал Доминик.
— И я тоже, — прибавил Нонака.
— А кроме того, Гануччи снесет нам головы, если проведает, что мы знали дом, где прячут его сына, и прошляпили это дело только потому, что не удосужились выяснить нужную квартиру.
— Может, это было на восьмом этаже, — предположил Доминик, пожав плечами.
— «Может быть» — недостаточно, — изрек Бенни. — Так на восьмом этаже или нет? Вот будет потеха, если мы взломаем дверь квартиры и обнаружим внутри приятную даму, у которой к тому же муж — полицейский. Здорово, верно? Животики надорвешь!
— Эй, послушайте! — вдруг оживился Доминик. — А ведь там и вправду была дама! Я хочу сказать, в той квартире, где прячут мальчишку!
— Он ее как-нибудь называл?
— Точно. Только как? Ирис? Ирен? Как-то на «и»… черт, не помню…
— Ина? — спросил Бенни.
— Нет.
— Илка? — предположил Нонака.
— Нет.
— Ингрид?
— Нет.
— Ирма?
— Нет.
— Изабелл?
— Нет.
— Инесс?
— Нет, нет.
— Исидора?
— Черт, не знаю больше ни одного женского имени, чтобы начиналось на «и», — пропыхтел Бенни. — А ты узнаешь саму квартиру, если снова окажешься там?
— Может быть.
— То есть я хотел сказать, если ты снова вскарабкаешься вверх по пожарной лестнице, заглядывая по дороге в окна, может быть, какое-то из них покажется тебе знакомым?
— Может быть, — с сомнением в голосе протянул Доминик. — Только не рассчитывай, что я, как последний идиот, среди бела дня полезу по пожарной лестнице.
— Сколько сейчас времени? — спросил Бенни.
— Только что было три.
— М-да… а стемнеет не раньше чем в восемь или даже в полдевятого, — вздохнул Бенни.
— А куда торопиться? — невозмутимо спросил Доминик.
— То есть как это — «куда торопиться»?! А что, если они прикончат мальчишку?
— Нужно окончательно рехнуться, чтобы решиться на такое, — покачал головой Доминик.
— Я бы решился, — решив поддержать разговор, вмешался Нонака.
Само собой разумеется, слова его ни в коей мере не относились к сыну Гануччи. Впрочем, вполне возможно, если бы Гануччи вдруг пришла блажь потребовать от него именно этого, то Нонака, не минуты не колеблясь, выполнил бы приказ. Почему? — ужаснулись бы вы. А все было очень просто. Дело в том, что из-за такого пустяка, как грыжа, строгая медкомиссия не пустила Нонаку на фронт. Отгремела война, а Нонаке так и не пришлось сделать ни единого выстрела. И поэтому-то Кармине Гануччи в его глазах был всегда кем-то вроде одного из легендарных рыцарей — ведь он воевал! Он сражался на фронте, добивал фашистского зверя в его логове.
По правде говоря, сам Нонака вовсе не был таким уж кровожадным. И мысль о том, чтобы проломить кому-то голову, ничуть не соблазняла его — с куда большим удовольствием он занимался тем, что голыми руками разбивал в щепы любую дверь. Сердце его в таких случаях трепетало от радости и приятного волнения. Он был несказанно счастлив, когда отводил назад согнутую в локте руку, а потом вдруг резко выбрасывал ее вперед, как таран. Налитая грозной силой рука его врезалась в дверь, воздух разрывал короткий, яростный вопль «Йа-а-аях!» — и тяжелый кулак с треском впечатывался в хрупкое дерево, разбивая его в щепы. Как же он любил все это! И недовольно нахмурился, разочарованный тем, что придется еще какое-то время ждать, пока не стемнеет. Однако он не мог не понимать, что Бенни Нэпкинс совершенно прав — нельзя же, в самом деле, среди бела дня разносить в щепы дверь чужой квартиры, да еще притом, что не знаешь, что ждет тебя внутри.
Однажды, когда Нонака был еще совсем молодым человеком, он по приказу Гануччи отправился в Хиксвилл, на Лонг-Айленд.
Он помнил, как одним ударом кулака согнул и сломал алюминиевую решетку, прикрывавшую входную дверь, а потом с такой силой впечатал кулак в тяжелую деревянную дверь, что почти пробил ее насквозь. Влетев, как ядро, в дом, он по инерции достиг гостиной, уже предвкушая, как сейчас разнесет еще какую-нибудь дверь. Но единственное, что он увидел, ворвавшись в маленькую спальню в задней части дома, были три уже похолодевших трупа. Нонака оцепенел — у его ног скорчились трое незнакомых мужчин, головы их были прострелены, лица залиты кровью, а за окном уже раздавался пронзительный вой полицейских сирен. «Черт! — подумал Нонака. — Похоже, меня опередили! А сейчас, наверное, лучше убираться отсюда, да поживее!»
Позже выяснилось, что Гануччи элементарно все перепутал: послал Нонаку в Хиксвилл, а должен был в Суоссет. В результате получилось так, что то дельце, которым должен был заняться Нонака, сделали за него другие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57