папаша поднимает ноги, мамаша – все остальное. Их окружает толпа...
– Черт возьми! – проговорила мадам Самайу, которую, казалось, увлек монолог художника. – Ничего не скажешь, славная идея! Жаль только, что у меня не будет адской машины, чтобы показать ее публике.
– Нельзя иметь все сразу, – ответил Гонрекен. – Левой, правой... Давайте посмотрим следующий рисунок!
С этими словами он перевернул страницу.
– Эй, подойди к занавесу, – крикнул в этот момент Барюк, – и добавь в ведро желтой краски. Там, справа, золото получается слишком красным. Слышишь, Пелюш?
– Говорят, перед смертью следователь успел сделать завещание, – сказал один из тех живописцев, что слушали рассказ Барюка.
Другой добавил:
– Лейтенант из Африки пытался покончить с собой.
– А девушка сошла с ума, – отозвался третий.
– Заткните-ка ваши глотки! – приказал Вояка-Гонрекен. – Невозможно говорить: себя самого не слышно.
– О чем это вы? – спросила Коломба, которая стояла чуть поодаль. – Неужто об этой же истории? Да ее обсуждают на всех парижских кухнях. И когда уже только люди успокоятся? – возмущалась она.
Возможно, Коломбе и ответили, но она этого не услышала, ибо тут ее маленькая сестренка вновь приняла свою излюбленную позу и приложила к губам трубу. Спустя мгновение полились ужасающе громкие звуки...
В наступившей потом тишине оглушительно прозвучал ласковый голос терпеливого Эшалота:
– Саладен, обормот, не будь таким злюкой, это ведь для твоего же блага. Невозможно воспитать ребенка, не причиняя ему некоторых неудобств.
Саладен же, любимый наследник блестящего Симилора и скромного Эшалота, верещал, как поросенок. И его можно было понять, потому что даже со стороны процесс «воспитания» выглядел устрашающе. Эшалот как раз превращал младенца в чудовище. Делал он это следующим образом. Сначала он как-то хитро приклеил к его вискам пленку из бычьих кишок, выкрасил ее в телесный цвет и приклеил к ней волоски, а затем с помощью полого пера надул эту пленку, так что голова мальчугана приобрела кошмарные размеры.
– Ах ты, неженка, – приговаривал отец-кормилец, которого, казалось, вовсе не раздражало поведение ребенка, – а что бы ты сказал, если бы тебе, к примеру, рвали зубы? Чтобы привлечь публику, нужны, во-первых, хорошие мозги, а во-вторых, какой-нибудь вундеркинд твоего возраста, могущий, кстати сказать, зарабатывать три франка в день, что совсем неплохо... Подожди, мне надо помочь господину Даниелю повернуться на другой бок.
Господином Даниелем был больной лев. В другом конце балагана Симилор прекратил на время свой урок, чтобы войти в роль неотразимого обольстителя.
– Если бы я захотел, я мог бы каждый день одерживать победы, – говорил он своим краснолицым ученицам. – Но я считаю недостойным привязывать к моей колеснице все новые и новые жертвы. Их число и так огромно. Вы только начинаете жить, поэтому я советовал бы вам не пренебрегать обществом молодого человека, который известен своей ловкостью и повсюду вхож.
– На втором образце, – продолжал тем временем Гонрекен, пытаясь привлечь внимание мадам Самайу к шедеврам, представленным в засаленном альбоме, – изображены животные, выходящие из ковчега после потопа. Этот сюжет как раз подходит для вашего театра. Я изображу вас посередине, в нарядном костюме укротительницы, а рядом нарисую несколько сеньоров, приближенных к португальскому двору... Вам не нравится? Странно. Переходим к третьей картине. Она разделена на две части: справа – «Переправа через Березину, или Зима в русской империи».
Это в честь французской армии. Слева – «Дети Эдуарда», убитые узурпатором Кромвелем, который также отрубил голову своей жене, Анне де Булен, и неудачливой Марии Стюарт. Эта картина принесла успех многим театрам.
В этот момент Барюк спустился с лестницы и подошел к столу, чтобы выпить свою порцию вина.
Осушив стакан, художник поставил его обратно и продекламировал густым басом:
– «Вот кинжал, что пролил кровь невинную...»
Неведомо откуда появившийся Пелюш внезапно закричал:
– Правда, правда, золото слишком красное, сейчас мы его разбавим желтеньким!
Юпитер исполнил дробь на своем барабане.
Коломба устремилась к центру зала, потрясая своей сестренкой, которая то и дело подносила к губам трубу, заглушая таким образом любые разговоры; ученицы Си-милора, встав на руки, куда-то направились, а Вояка-Гонрекен, всегда готовый повеселиться, громко запел «Марсельезу».
Началась невообразимая суматоха.
Труппа госпожи Самайу, которая до этого спокойно работала, стремительно смешалась с мазилами из мастерской Каменного Сердца, и все принялись неистово отплясывать джигу, поднимая столбы пыли.
– Три минуты гимнастики, чтобы согреться! – крикнул Барюк и тоже пустился в пляс, умудряясь при этом сохранить свой важный вид.
Гонрекен отбивал ритм, изо всех сил хлопая рукой по большому ящику, и рассуждал:
– Художник и солдат похожи друг на друга, когда они развлекаются. Давай, давай, Дикобраз! Веселее!
Выяснилось, что художники из мастерской Каменного Сердца обладают талантом подражать голосам различных животных. Они начали рычать, блеять и хрюкать, и все эти звуки слились в невообразимую какофонию. Симилор вопил в рупор, Барюк звенел в колокольчик, обезумевший от ужаса Саладен орал как резаный, а господин Даниель (то есть старый лев) задыхался от пыли и громко кашлял.
Среди всего этого сумасшедшего веселья хладнокровие сохранили только два человека: госпожа Самайу, которую ничто не могло вывести из ее меланхолического состояния, и Эшалот, которому никак не удавалось успокоить приемного сына и больное животное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157