Филипп IV раздумывал с минуту, решая, стоит ли выкладывать все карты на стол, а потом сказал:
— Неужели вы до сих пор не поняли, что я проделал бы гораздо более трудный путь, причем пешком, лишь бы так удачно выдать инфанту замуж?
И торжествующе улыбнулся, глядя на растерявшегося кардинала. Мазарини понадобилась вся его воля, чтобы не произнести вслух отвратительное ругательство. Получилось, что он так усиленно добивался того, что ему и так с радостью отдавали. Обхитрили его, провели, как мальчишку. И Мазарини с невольным уважением посмотрел на человека, которому это удалось.
Девятого июня в маленьком провинциальном городке Сен-Жан-де-Люз состоялась еще одна — на этот раз настоящая — свадьба. Короля одели в камзол из золотой парчи, а мантия Марии-Терезии была так длинна (целых пять метров), что ее середину несли принцессы Орлеанские, а конец придерживала принцесса Кариньян. Мантия эта была из пурпурного бархата, расшитого золотыми королевскими лилиями. На головке у инфанты сияла бриллиантовая корона, а к корсажу была приколота роза из бриллиантов и жемчуга. Все заметили, что невеста очень волновалась, но вид у нее был довольный, а на Людовика она поглядывала с робкой нежностью.
За невестой следовала королева-мать в черной вуали, слегка посеребренной инеем кружев. Замыкала же шествие герцогиня де Монпансье по прозвищу Большая Мадемуазель — старая дева королевской крови. Высокая, величественная, Она напоминала фрегат, неспешно вплывающий в гавань. Ее наряд тоже был траурным: она носила черные платья в память о своем отце Гастоне Орлеанском. Правда, на груди у Большой Мадемуазель блестели добрых двадцать ниток жемчуга, что придавало ей праздничный вид. А вообще из-за обилия черных кружев все это действо заставляло вспомнить Испанию.
Сразу после церемонии молодая чета, королева-мать и герцог Орлеанский в узком семейном кругу пообедали в королевских покоях. Но прежде Людовик и Мария-Терезия вышли на балкон, чтобы ответить на приветственные клики толпы. Двое безмолвных лакеев держали в руках тяжелые подносы с золотыми монетами, которые король и королева целыми пригоршнями бросали вниз. Золото не успевало долететь до земли — его подхватывало множество рук; то там, то здесь вспыхивали короткие жестокие драки, и, слыша проклятия и стоны, чувствительная Мария-Терезия досадливо морщилась.
Обед продолжался не слишком долго, ибо король не мог и не желал скрыть своего нетерпения. Наконец, ополоснув ароматической водой пальцы, он поднялся и произнес, пристально глядя на супругу:
— Очень хочется спать.
Анна Австрийская была не менее своей юной племянницы смущена откровенностью короля. Она с укором посмотрела на сына и накрыла своей рукой дрожавшую руку Марии-Терезии. Одарив девушку ласковой улыбкой, королева величественно выплыла из супружеских апартаментов. Герцог Орлеанский молча поклонился и последовал за матерью. Молодые остались одни (слуги в счет не шли). Свидетели же, которым вменялось в обязанность присутствовать при первых объятиях и поцелуях королевской четы, должны были появиться позднее — когда муж и жена уж возлягут на ложе.
Людовик скрылся в спальне, и вскоре юной королеве доложили, что он разделся и ожидает ее. Мария-Терезия находилась в это время в своем будуаре. Ей тоже давно пора было снять тяжелое парадное платье, в котором она венчалась и обедала, но молодая все медлила. Услышав, однако, о нетерпении короля, она принялась подгонять фрейлин:
— Быстрее! Быстрее раздевайте меня! Вы же знаете, что король ждет!
Достойное всяческого восхищения супружеское послушание! Но, конечно же, дело было не только в данном отцу обещании. Горячая южная кровь все настойчивее напоминала о себе. Мария-Терезия и страшилась лечь рядом с супругом, и страстно мечтала об этом.
Наконец молодые оказались под одним роскошным, расшитым цветами и райскими птицами покрывалом, и двери опочивальни распахнулись. В комнату торжественно вступило несколько знатных дворян, предводительствуемых королевой-матерью. Эти люди должны были наблюдать за тем, как их король в первую брачную ночь справится со своими супружескими обязанностями. Однако Анна, от внимательного взора которой не ускользнул написанный на лице инфанты страх, взяла на себя смелость изменить традиции.
— Господа, — заявила она, — Ее Величество королева может от волнения лишиться чувств, и тогда, как вы понимаете, мой сын не сумеет выполнить свой долг. Поэтому я приказываю всем выйти.
И Анна решительно задернула полог супружеской кровати.
Впрочем, никто не допускал и мысли, что король мог бы оплошать.
«Наш государь так мужествен, — в восхищении писал один из современников Людовика XIV, — что все мы гордимся им и видим в нем идеального кавалера».
На следующее утро придворные заметили, что королева откровенно восхищается своим супругом и смотрит на него с обожанием. Было ясно, что она всем довольна и совершенно счастлива. Генриетта Английская, которая вскоре вышла замуж за брата короля, всю жизнь завидовала Марии-Терезии и поэтому оставила нам весьма пристрастное ее описание. (Хотя, казалось бы, чему завидовать? Ведь, окажись Генриетта на месте испанской инфанты, еще неизвестно, как бы сложились ее отношения с Людовиком, а так она довольно долго была его любовницей и заставляла выполнять все свои прихоти, о чем Мария-Терезия и мечтать не смела.)
Так вот, Генриетта Английская написала в своих мемуарах:
«Нельзя так обожать мужа. Страсть королевы настолько велика, что она не спускает глаз с супруга, чтобы не упустить момента доставить ему удовольствие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127