Я не пьян и не безумен. Кто-то убил Фрэнка Орфорда и свалил вину на меня. Я его и пальцем не трогал.
— Но почему вы не заявили об этом на суде?
— Я не осмелился.
— По какой причине?
— Мне сказали, и, думаю, правильно, что в суде лучше не говорить правду. Это весьма краткая история, но в ней столько сверхъестественного, что в нее нелегко поверить. Кроме того, я отвлекаю вас от ваших обязанностей.
— Вы моя единственная обязанность. Говорите!
Ричард Даруэнт вновь прислонился к стене. Бренди притупило ощущение зависимости от цепей, сковавших запястья и лодыжку, и воображение унесло его за пределы камеры, к зеленой траве и деревьям. К Долли Спенсер!
Он снова видел перед собой просторы Гайд-парка, где коровы и лани пасутся под деревьями и куда высший свет ежедневно в пять часов вечера приезжает прокатиться верхом.
— Это произошло в Гайд-парке со стороны Пикадилли вечером 5 мая, — сонным голосом начал Даруэнт. — Было почти восемь, и уже темнело. Я прогуливался в одиночестве. Вокруг ни души. Франты с Пикадилли, должно быть, уже сели обедать, не собираясь вставать из-за стола до двенадцати или часу ночи. Если помните, с этой стороны парка находится белая деревянная ограда, как на ипподроме, с широким въездом для карет. Углубившись в парк ярдов на десять, я увидел эту чертову карету.
Даруэнт заколебался. Преподобный Хорас, видя, что заключенный находится в полудреме, остерегался прерывать его.
— Она выехала мне навстречу из-за деревьев, погруженных в сумрак, словно из призрачной страны. Это был не наемный экипаж — ярко-голубая карета, с золочеными панелями, как мне показалось, с каким-то гербом на дверце и запряжена великолепной парой гнедых. Но кучер отнюдь не напоминал архиепископа в парике, как обычно бывает. Это был худощавый, скверно одетый человек в шляпе с низкой тульей и лицом, обмотанным шарфом до самых глаз. Меня не напугало это зрелище — я всего лишь удивился, что такой странный кучер сидит на козлах великолепного экипажа и что кому-то пришло в голову ехать по парку в такой час. Шагнув в сторону, чтобы пропустить карету в направлении Пикадилли, я продолжал идти по траве, насвистывая. Я чувствовал себя счастливым и не слышал, как карета остановилась и кучер приблизился ко мне сзади, пока он не заговорил сквозь шарф: «Вы готовы?» — «Готов к чему?» — спросил я и только собрался повернуться, как удар по затылку лишил меня чувств. Я рухнул наземь, как Молине, когда его нокаутировал Том Крибб.
Даруэнт опять помолчал. Затем вздохнул и вопросительно взглянул на священника:
— Вы находите мою историю невероятной?
Ординарий облизнул губы. Взгляд его широко открытых светло-голубых глаз был печальным.
— Я не сомневаюсь ни в одном вашем слове, — ответил он. — Фактически...
— Да, падре?
— Я живу среди грехов и преступлений в этом месте, где даже бедняга, заключенный в тюрьму за долги, стучит чашкой о дверь, выпрашивая милостыню. — В голосе преподобного послышалось отчаяние. — Мои обязанности? Кто знает, в чем они? Могу лишь сказать вам, что другие люди тоже видели вашу призрачную карету и даже ездили в ней.
В сердце Даруэнта шевельнулось жалкое подобие надежды, но ординарий тут же остудил это чувство, взмахнув рукой.
— Пожалуйста, ни о чем меня не спрашивайте. Продолжайте!
Пожав плечами, Даруэнт вновь приложился к бутылке.
— Я пришел в себя, лежа на подвесной койке в карете, с крепко связанными руками и ногами, хотя сами веревки не были жесткими, с завязанными глазами и даже с затычками в ушах. Не хватало только кляпа во рту. Тем не менее я знал не только то, что нахожусь в карете, но и то, куда мы направляемся. Карета проехала девять миль, доставив меня к дому неподалеку от Кинсмира, в Букингемшире. Это был сельский дом Фрэнка Орфорда — точнее, его отца, старого графа. Других таких домов нет на расстоянии пятидесяти миль от Кинсмира.
Позвольте мне опустить причины, по которым я это определил. Меня тошнит от этой истории, и я постараюсь изложить ее вкратце.
Как мне показалось, двое вытащили меня из кареты перед домом, подняли по ступенькам к парадному входу и поставили на ноги в холле, слегка развернув вправо. Воображение подсказало мне, что я стою перед дверью. Веревки на ногах разрезали ножом, после чего меня толкнули к открывающейся двери, которая задела мою правую руку.
У меня создалось впечатление, что мои провожатые — если их было больше одного — застыли как парализованные. Рука, толкающая меня в спину, стала неподвижной. Насчитав восемь ударов сердца, я, несмотря на чертовы затычки, услышал женский крик.
Даруэнт потянулся к бутылке.
Преподобный Хорас Коттон не отрывал взгляда от грязного пола.
— Женский? — переспросил он.
— Могу поклясться!
— А потом?
— Внезапно чары разрушились. Меня снова толкнули вперед, и я споткнулся о ковер. Веревки, стягивающие руки за спиной, быстро разрезали, но к тому времени, как я сорвал повязку с глаз и выдернул затычки из ушей, двери позади меня закрыли и заперли.
Я находился в продолговатой комнате с высоким потолком и стенами, оклеенными красно-золотыми обоями. Пол покрывал превосходный турецкий ковер. Лицом ко мне, за отделанным черепаховым панцирем письменным столом в центре комнаты, сидел Фрэнк Орфорд. На столе перед ним лежала шелковая черная маска.
Я с трудом его узнал. Мы не были особенно близки в Оксф... в дни моей юности.
Он сидел на стуле с высокой спинкой, держа голову прямо благодаря до такой степени накрахмаленным воротнику рубашки и белому галстуку, какие носят все щеголи, что человек не может видеть собственные туфли. Впрочем, Фрэнк Орфорд не мог видеть вообще ничего, хотя смотрел прямо на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79