— Ну?
— Даруэнту нечего ей оставить. Пятьдесят фунтов — достаточно щедрая сумма, которая позволит девушке прожить год в комфорте. Так что он согласится. Я не трачу свою жалость на убийц, — добавил мистер Крокит, — но говорят, этот Даруэнт славный парень.
— В самом деле? Вы видели его?
— Нет. Сегодня вечером я посетил Ньюгейт с этой целью, а также чтобы переговорить с защитником Даруэнта, толстым и пьяным мошенником по фамилии Малберри. Но я решил, что беседа незадолго до казни только лишит беднягу остатков мужества.
— Вы правы.
— Что касается молодой актрисы...
Кэролайн издала звук, который обычно описывают как «фу!», но мистер Крокит вежливо его игнорировал.
— Говорят, что он бы умер за нее, — продолжал адвокат. Внезапно он рассердился на себя. — Что за странные мысли лезут мне в голову! Он умрет в любом случае, мадам. Можете не волноваться.
Глава 2Повествующая о голубой карете в сумерках...
Преподобный Хорас Солсбери Коттон, ньюгейтский ординарий, споткнулся пару раз, пересекая неровную поверхность Двора Раздавленных.
Надзиратель с фонарем почтительно следовал за ним. Фонарь освещал черную развевающуюся мантию священника и две белые полоски ткани, аккуратно спускающиеся с воротника.
Преподобный Хорас Коттон был крупным, румяным и крепким мужчиной. Физическая сила сочеталась в нем с силой духа. Говорили, что его проповеди осужденным излишне суровы, но это происходило от усердия — в глубине души он был добрым человеком.
Остановившись посреди двора с молитвенником в руке, священник огляделся вокруг.
Тесные камеры смертников располагались с трех сторон. Название «Двор Раздавленных» осталось от старого Ньюгейта — ныне здесь никого не давили до смерти. С наступлением темноты камеры, как правило, не освещались. Иногда в них находилось более полусотни человек.
Но этим вечером Двор Раздавленных был необычно тихим.
— В какой камере этот заключенный? — осведомился преподобный Хорас своим звучным голосом.
— В той, что освещена, сэр, — ответил надзиратель, указывая на слабый свет за решеткой железной арочной двери. — Должно быть, Дик хорошо за это заплатил.
Они подошли к двери. Преподобный Хорас прочистил горло, дабы проповедь звучала более внушительно. Он мог бы поклясться, что слышит дребезжание кандалов о стену камеры, как будто узника сотрясают судороги смертельного ужаса. Но звук прекратился, как только звякнули ключи тюремщика.
Священник, в спешке забывший кое-что выяснить, склонился к надзирателю и тихо спросил:
— Как имя заключенного?
— Даруэнт, сэр. Дик Даруэнт.
— А в чем состоит его... э-э... преступление?
— Точно не знаю, сэр. Их здесь так много, что не запомнишь.
Передав священнику фонарь, надзиратель открыл железную дверь, запер ее за посетителем и остался ждать снаружи.
Преподобный Хорас, розовощекий и пышущий здоровьем, появился в камере, словно восход солнца над сточной канавой.
— Мой бедный друг!.. — начал он.
На куче соломы, служившей ложем, сидел человек, чьи руки и одна нога были прикованы к стене ржавыми цепями.
Если бы Даруэнта отмыли и очистили от вшей, он выглядел бы худощавым, жилистым молодым человеком лет тридцати с небольшим. Но он изрядно опустился, пребывая в заключении. На грязном лице темнела щетина, сливаясь с длинными жирными волосами. Одежда походила на облачение огородного пугала. Серые, налитые кровью глаза спокойно разглядывали священника.
— Мой бедный друг! — продолжал ординарий. — Я пришел оказать вам помощь в последние часы вашего пребывания на земле.
— Добрый вечер, падре, — вежливо отозвалось «пугало». — Очень любезно с вашей стороны посетить меня в моей тесной обители.
Преподобный Хорас шагнул назад, стиснув в руке молитвенник. От изумления он лишился дара речи.
В одной из стен находилась ниша с сиденьем для посетителей, где стоял еще один фонарь с высокой свечой, горящей внутри. Другой мебели в камере не было, если не считать деревянного ведра, которое французы вежливо именовали chaise d'aisance, в пределах досягаемости для заключенного. На соломенной постели стояла бутылка бренди, опустошенная всего на дюйм.
— Прежде чем вы продолжите, падре, — вновь заговорил Даруэнт, — могу я обратиться к вам с маленькой просьбой?
— Ну... ну конечно.
Даруэнт с усилием поднялся, гремя цепями, и прислонился спиной к стене.
Мужчина очень ослабел, так как после вынесения смертного приговора заключенным подавали только хлеб и воду и к тому же в ожидании суда он пил слишком много бренди. От кандалов на запястьях образовались гноящиеся ссадины. Они вызывали постоянную боль.
— Падре, поскольку я не должен насмехаться над чьей-либо религией — даже верой тех, кого нас учили именовать язычниками... — Даруэнт поднял руку, чтобы предотвратить возражение, и скривился от боли, — давайте обсуждать любые книги, кроме Священного Писания. Судя по вашему лицу, вы славный человек, а судя по речи — образованный. Поэтому посидим, как два друга, — мне чертовски одиноко! — и поболтаем до тех пор, пока не настанет пора вам уходить. Умоляю вас доставить мне это удовольствие.
Посетитель понял, что ему предстоит нелегкое дело.
Преподобный Хорас Коттон не так давно занял свой пост в Ньюгейте. Ему еще не приходилось видеть, по крайней мере в камере смертников, столь жалкие и грязные руины того, что некогда явно было джентльменом. Его душа стала твердой как камень.
— Мой бедный друг! — повторил он раскатистым голосом. — Вы не верите в существование Господа Всемогущего?
Даруэнт медленно скользил задумчивым взглядом по сырому каменному потолку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79