нисколько не обидевшись, ответил дворянин. – Да я-то не прост, свой профит вот как понимаю. Батюшка покойник в давние времена иначе, как полудурком, меня и не называл; что греха таить, сударь, почитай до тринадцати годов штаны-то мне не давали, в халате голубей гонял, ну а с возрастом и батюшка ко мне переменился. Ты, сказал, Васька, хитер безмерно...
Иевлев молчал, вглядываясь в дворянина, в безмятежные его голубенькие глазки, в бровки домиками, в розовое лицо, так и дышащее сытостью, добрым здоровьем, безмятежным спокойствием.
– Иные недоросли за море боялись ехать, – продолжал Спафариев, – а я, сударь, по чести скажу – нисколько не боялся. На Руси нынче как говорят? На Руси, говорят, жить – значит служить. А служить, так и голову можно сложить. Некоторые сложили, живота лишились. Я и рассудил скудостью своей: это у кого кошелек пуст – тому за морем холодно да голодно, а я, чай, не беден, мне в заморских землях и славно будет, и сытенько, и весело. Да и пережду там тихохонько...
– Чего же ты, к примеру, переждешь?
– Времечко пережду. Все минуется, сударь. Батюшка мой бывало говаривал: все на свете новое – есть то, что было, да хорошо позабылось. Я бы сие новое и переждал. Иные в заморских землях печаливаются, а я нисколечко. Обучаюсь новоманерным танцам, галанту французскому, амурные некоторые приключения испытываю, дружась с ихними добрых родов кавалерами, счастливым себя почитаю...
– Да ведь тебе, Василий Степанович, навигатором быть?
– Мне-то? Для чего, сударь? Меня море бьет, я на корабле пластом лежу, молюсь лишь прежалостно...
– Прежалостно али не прежалостно, да послан ты государем в учение?
– Ну, послан.
– А раз послан в учение, то и спросят с тебя со строгостью...
– Уж так непременно и спросят...
– Верно толкую – спросят. И должно будет ответить.
– Чай, нескоро еще...
Недоросль сидел отвалясь, разглядывая руку в перстнях, любуясь блеском камней.
– А вдруг да скоро спросят? Тогда что станешь делать?
– Не всем же навигаторами быть, – в растяжечку молвил Спафариев. – Надо в государстве и порядочных шаматонов галантных, сиречь любезников, иметь. Мало ли как случится: прием какой во царевом дворце, ассамблея, иноземная принцесса прибыла, к ей кого в куртизаны для препровождения времени в амурах определить требуется...
– Вона ты куда метишь?
– А для чего, сударь, не метить? Какая ни есть метресса, все же с ей забавнее, нежели над пучиной морской в корабле качаться и, не дай бог, еще из пушек палить...
– Есть ли только должность такая – куртизан при дворе? – с лукавством в голосе спросил Иевлев.
– Должности нет, да дело есть куртизанское, – молвил недоросль, – то мне точно ведомо. А к сему делу я надлежаще выучен. Сам посуди: политес дворцовый мне не в новинку, во всякую минуту могу пахучими духами надушиться, для чего их всегда при себе в склянке ношу, собою я опрятен, лицо имею чистое, тело белое, не кривобок, не горбат, в беседе говорлив и забавен, росту изрядного, да ты сам, сударь, взгляни...
Он приподнялся с лавки и встал перед Иевлевым в позу вроде тех, в которых находились статуи, виденные Сильвестром Петровичем в заморских парках: одну руку с отставленным мизинцем недоросль держал возле груди, другую пониже.
– Что же сие за позитура? – спросил капитан-командор.
– Сия позитура уподобляет кавалера Аполлону, али еще какой нимфе летящей...
– Ишь ты! – покачал головою Иевлев.
– Истинный кавалер завсегда, сударь, думать должен об своем виде и являть собою пример живости, легкости и субтильности...
– Эк хватил! Да разве ты субтилен?
– Я-то не субтилен, но замечено мною, сударь, что некоторые тамошние метрессы – виконтессы и маркизы немалую склонность имеют к таким куртизанам, кои подобны мне и румянцем, и доблестью, и добрым своим здоровьем. Плезир, сиречь удовольствие...
– Плезир плезиром, – перебил Иевлев, – ну, а как спросит с тебя государь навигаторство, – тогда что станешь делать?
Спафариев сел на лавку, вздохнул, пошевелил бровками, ответил погодя:
– Тогда я паду в ноги, откроюсь, сколь нелюбезно мне море, сколь не рожден я для сей многотрудной жизни. Простит...
– Ой ли?
Недоросль задумался.
Сильвестр Петрович набил трубочку, поискал трут с огнивом, не нашел. Недоросль его и злил и забавлял. «Чего только не навидаешься за жизнь-то! – раздумывал он, с усмешкою вглядываясь в Спафариева. – Чего не встретишь на пути на своем. Темны дела твои, господи!»
– Простит! – уверенно молвил дворянин. – Ну, поколотит, не без того. А со временем и простит. Лучше единый раз крепко битым быть, нежели состариться, галанта не увидев. Да ты, сударь, сам посуди – навигаторов у него, у государя, все более и более числом деется, а истинных шаматонов – ни души. Я един и буду. Не токмо не осердится, увидев мое к себе рвение, но всяко отблагодарит. Не может такого потентата быть, чтобы без кавалеров-шаматонов-галантов при своем дворе обходился. Вот Париж город? Сколь в нем достославных шевальеров ничего более не делают, как только различные увражи, веселости и штукарства, к украшению быстротекущих лет жизни служащие. И при дворе с благосклонностью принимаемы сии кавалеры, и в любой дом вхожи, и все их чтят за острословие ихнее, за веселость и куртизанство амурное...
«Кто только на свете не живет!» – опять подумал Сильвестр Петрович и сказал:
– Одначе больно мы с тобой разговорились, а мне недосуг. Так вот – морем отселева вояж тебе не совершить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220