Учитесь – дело хорошее...
– Не лодьи нам надобны – корабли! – перебил Воронин.
Кормщик строго взглянул на Якима, объяснил:
– Лодьи наши и есть корабли. Так по-нашему, по-поморскому зовутся. Хаживаем нашими лодьями в дальние места. На Грумант, на Матку, на Колгуев...
Иевлев и Воронин недоуменно переглянулись. Никогда они не слыхивали этих названий. Старик догадался, встал, открыл ключом старинную тяжелую укладку, бережно положил на стол сверток из серого полотна. Не спеша развязал шнурок, вынул не то пергаменты, не то куски кожи – квадратные, плотные, желтые от времени...
– Оно... что ж такое? – спросил Воронин.
– А береста! – усмехнулся Корелин. – Не слыхивал, чтобы бересту эдак обделывали? Бумага али пергамент помору дороги, вот он сам себе и обладил подешевле...
Пододвинув подсвечник поближе, старик сказал:
– Вон, гляди, господа, какие пути нами хожены...
Твердым ногтем он провел по бересте черту – от Онеги на Колгуев:
– То путь ближний...
Сильвестр Петрович всмотрелся в лист бересты внимательно – увидел вырезанные контуры берегов, полуостров, заливы. Это была карта – искусно и красиво сделанная, с корабликами, плывущими по морю, с человечками, стоящими на берегу, с деревьями, растущими в устьях рек, и со зверьми, словно бы беседующими друг с другом на далеких островах.
– Кто же сей мореплаватель отважный? – спросил Воронин. – Кто сию карту начертил?
Корелин пожал плечами, вздохнул:
– Не ведаю, господин. Давно то было. Вишь – я сед, а книгу берестяную получил от батюшки своего. Сам посуди...
До полуночи сидели втроем у стола, щурясь всматривались в полустертые временем искусные карты на бересте. Старик задумчиво говорил:
– Собрать бы вам, господа хорошие, кормщиков наших добрых, да нынче многие в дальних землях зимуют. Панов на Грумант ушел; Семисадов – добрый кормщик, искусный – старшим над артелью в норвеги отправился; Рябов Иван сын Савватеев – от монастыря Николо-Корельского – моржа промышлял на Матке, там и поныне, видать, зимует. Тимофеев Антип тож где-то застрял. Много их у нас – найдем с кем побеседовать об морском деле. А к завтрему приедет брат мой единоутробный – Иван Кононович, он у нас по Поморью первый лодейный мастер... С ним прибудет Кочнев – редкого ума человек, от дедов весь ихний род лодьи строит...
Ночью Иевлев, Воронин и Алексей Кононович, одевшись потеплее, вышли на крыльцо смотреть сполохи. Сильвестр Петрович ахнул, не поверил глазам, громко спросил:
– Да что ж оно такое? Яким, зришь?
В черном морозном небе медленно двигались, сталкиваясь между собою, горящие сине-зеленые столбы, падали, вновь поднимались, озаряя своим странным холодным сиянием покрытые искрящимся снегом крыши онежских домов, дорогу, неподвижное, застывшее пространство залива...
– На Матке-то страшнее играют! – сказал старик. – Здесь что, здесь в тихости сполохи, а на Матке, в большой холод, эдакие сполохи живут – и непужливый перекрестится. Ходят, да с треском, как гром гремит.
Столбы погасли, новое зрелище явилось перед Иевлевым и Ворониным. Из сгустившегося мрака стали словно бы прорываться искры, потом запылали сплошным огнем, рассыпая мелкие, быстрые, несущиеся, словно молнии, маленькие огни. Полнеба уже горело, – казалось, там должен стоять непрестанный могучий грохот, и было удивительно, что ночная морозная тишина ничем не нарушалась.
– С кузницей схоже! – сказал Иевлев. – Будто горн там на краю земли...
Продрогнув, вернулись в дом и долго еще говорили о сполохах.
– Нашим корабельщикам расскажешь – не поверят! – вздохнул Яким, раздеваясь.
– Многому не поверят! – сказал Сильвестр Петрович.
Лег на лавку и задумался. Яким уже спал, в избе было тихо, только трещали от мороза бревна, да мышь осторожно точила в подполье.
– Многому не поверят! – шепотом повторил Иевлев. – Многому...
С утра, едва рассвело, пошли на Онежский залив – смотреть поморские лодьи, карбасы и кочи. Не веря своим глазам, Сильвестр Петрович смерил длину лодьи – девяносто футов, – корабль! Стоя наверху, на палубе, Иевлев крикнул вниз Воронину:
– Яким, сия лодья поболе той, что у Христофора Колумба была...
Суда были подняты на городки из бревен, стояли высоко. Корелин коротко, скупо, но с гордостью рассказывал, какое судно когда построено, какую воду ходит, то есть сколько лет плавает, где бывало, что с ним приключалось в плаваниях. На морозе, под яркими лучами зимнего негреющего солнца весело пахло смолой, и было смешно вспоминать переяславльские мучения, Тиммермана, верфь, которую там никак не могли достроить...
Покуда смотрели суда, собралась на берегу целая толпа поморов, ходили сзади, посмеивались в густые заиндевевшие бороды, лукаво смотрели на гостей. Потом все сгрудились у лодьи Корелина, напирая друг на друга, стали рассказывать про себя, про свои случаи, про зимовья, про странствования, как ходили в дальние края – в немцы, как бывали у норвегов, как промышляли, как охотились, как рыбачили...
Иевлев, застыв на морозе, велел Алексею Кононовичу нынче же собрать кормщиков к себе для беседы, сам послал за вином, кликнул невестку Корелина – Еленку, протянул ей червонец на расходы. Еленка повела соболиной бровью, усмехнулась красными губами, до золотого не дотронулась, сказала с обидным пренебрежением:
– У нас, чай, не постоялый двор, не кружало. Почтим гостей и без твоего монета.
– Гордая больно! – удивился Сильвестр Петрович.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220