А может, навовсе тут останемся. Построим дом возле реки Двины, да и станем жить. А, Машенька?
Маша улыбалась, взгляд ее говорил: «Где скажешь – там и станем жить!»
– Что молчишь, молчальница? – спросил Сильвестр Петрович. – Рассказывай, что на Москве? Кого видала, что слыхала?
– Писем привезла – сумку, – сказала Маша. – Все тебе пишут, Сильвестр Петрович, – и Апраксин, и Измайлов...
– Измайлов? – удивился Сильвестр Петрович.
– Он. Из Дании – послом там в городе Копенгагене. Меншиков пишет, Александр Данилыч, другие некоторые из вашей кумпании...
Егорша принес сумку, расстегнул ремни, снял сургучную печать. Сильвестр Петрович, придвинув к себе свечу, хмурясь читал мелкие строчки письма Измайлова. Маша спросила беспокойно:
– Недоброе пишет?
– Андрея Яковлевича, князя Хилкова, шведы заарестовали, – сказал Иевлев сурово, – сидит за крепким караулом, всего лишен, а здоровьем слаб...
Маша всплеснула руками, перестала есть. Сильвестр Петрович снова зашуршал листами писем. В наступившей тишине Ванятка вдруг сказал иевлевским девочкам:
– А у дяди Афони нынче шпага есть. Показать?
Девочки, не отвечая, причмокивая, с аппетитом ели масленые блины.
– Вы безъязыкие? – спросил Ванятка.
– Мы кушать хотим! – сказала старшая.
– Ну, кушайте! – дозволил Ванятка.
Когда Маша с детьми и Сильвестр Петрович ушли на свою половину, Крыков, пристегивая шпагу, тихо, одними губами спросил:
– Какое же будет твое решение, Таисья Антиповна?
Таисья вздохнула, поглядела в сторону.
– Я не тороплю! – словно бы испугавшись, заговорил Крыков. – Я, Таисья Антиповна, буду ждать сколько ты велишь. Год, еще два... Ты только оставь мне надеяться, окажи такую милость...
– Много ты ко мне добр, Афанасий Петрович, и того я тебе вовек не забуду.
– Хорошее начало! – грустно усмехнулся Крыков. – Теперь-то я знаю, каков и конец будет...
– Люб он мне навечно, до гроба моего, Афанасий Петрович. Как же быть-то?
Крыков поклонился неловко, отыскал плащ, вышел, плотно притворив за собою дверь. Уже совсем день наступил, холодный, не весенний, с колючим морозным ветром. По кривой Зелейной улице, обгоняя Афанасия Петровича, пушкари на рысях провезли к Двине две новые пушки; стрельцы на гиканье пушкарей широко распахивали караульные рогатки. Во дворе, где отливались пушки, били в било, созывали народ на работу. Конные драгуны свернули в переулок – отсыпаться с дальнего ночного дозору. Выйдя к набережной, Крыков замедлил шаг: весеннее солнце вдруг показалось из-за темных туч, заиграло на церковных куполах, на мушкетах стрелецкой сотни, идущей на учение, на остриях багинетов, на сбруе татарского конька под сотником Меркуровым.
– Капитану Крыкову на караул! – крикнул Меркуров веселым голосом.
Стрельцы скосили глаза, четко отбивая шаг, сделали мушкетами вверх и налево. Меркуров выкинул шпагу из ножен, салютуя. Крыков выбросил из ножен свою. Сердце его забилось веселее, солдаты смотрели с ласковым сочувствием, – все знали его судьбу.
– Доброго учения! – сказал Афанасий Петрович малорослому солдатику, догонявшему остальных. – Слышь, что ли, Петруничев?
Петруничев ответил на бегу:
– Там видно будет, каково учены. У шведа спросим...
Разъехался сапогами по льду, ловко привскочил и встал в ряд. Крыков улыбнулся, со свистом опустил шпагу в ножны, зашагал быстрее – учить своих таможенников.
Но едва он свернул в узкий переулочек, носивший название Якорного – оттого что здесь держал кузню якорный мастер Шестов, – как ему повстречалось печальное шествие, от которого тяжко заныло его сердце: скованные кандальными наручниками попарно и взятые все шестеро на тяжелый железный прут, шли, устрашая собою посадских и сбирая по обычаю милостыньку, пытанные боярином воеводою острожники. Несмотря на мороз, они шли в рубахах, ссохшихся от крови, чтобы видел народишко подлинность пытки, тяжело хромали и, дыша с хрипом, просили у православных христовым именем, кто чего может посострадать. Православные молчаливой толпой провожали пытанных и не жалели ни денег, ни калачей, ни сушеной рыбы. Один посадский вынес даже жбанчик зелена вина, и пытанные здесь же выпили по глотку – всем кругом. Конвойный провожатый тоже хотел было хлебнуть, но ему кто-то наподдал сзади, он покачнулся и пролил останное вино.
– На том свете тебе вино припасено! – сказал тонкий голос из толпы. – Там нажрешься...
– Он невиноватый! – произнес один из пытанных. – Чего вы на него! Служба царева, куда поденешься...
Один пытанный, маленький, с обожженными ладонями, ничего не мог удержать в руках – его попоила молоком из глиняной чашки старуха. Он ей низко поклонился, сказал не прося, приказал:
– Ты за меня панихидку отслужи, бабушка. Меня нынче кончат...
Другой, повыше, с тонким лицом, с задумчивым взглядом, подтвердил:
– Его кончат...
А третий с причитаниями рассказывал народу о пытках – как вздевают на дыбу, как выворачивают руки, как жгут огнем. Другие молчали, едва держась на ногах. Ни Ватажникова, ни Гриднева среди них не было...
Крыков крепко стиснул зубы, пошел дальше...


ГЛАВА ТРЕТЬЯ


...Мне волки лишь любы;
Я волком остался, как был, у меня
Все волчье – сердце и зубы.

Гейне

1. ТАЙНЫЙ АГЕНТ КОРОЛЯ

Вечером в военную гавань Улеаборга медленно вошла шестидесятивесельная галера под шведским военно-морским флагом – золотой крест на синем поле. На берегу, в мозглых сумерках, дважды рявкнула пушка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220