Давно хочу… Ладно, поехали. Пусть
балерина отдыхает пока.
За окном светало. Катя знала, что не уснет. У нее перед глазами стояло мерт
вое лицо Глеба. Она еще чувствовала на ладонях его кровь, еще слышала негр
омкий хлопок из кустов. Было странно, что короткий звук выстрела может та
к долго держаться в ушах, сливаясь с гулкой тишиной квартиры.
Катя загасила сигарету, включила чайник. На ней был теплый махровый хала
т, шерстяные носки, но все равно колотил озноб.
Нельзя вот так сидеть всю ночь. Надо чем-то занять эти страшные пустые час
ы. Краем сознания она понимала, что шок еще не прошел. Если бы прошел, она мо
гла бы заплакать. Но пока не может. И не знает, куда себя деть.
В квартире стояла глубокая, обморочная тишина. Жанночка заснула в гостин
ой на диване, под тонким пледом. Катя сидела на кухне, курила, тупо уставив
шись в дурацкую абстрактную картинку на стене, подаренную каким-то давн
им приятелем-художником.
Картинка не нравилась ни ей, ни Глебу, но художник часто бывал в гостях, и к
аждый раз придирчиво осматривал стены, искал свое драгоценное творение.
Чтобы не обидеть непризнанного гения. Катя повесила картинку на кухне. Х
удожник пил чай и радовался: вот, висит его шедевр, смотрят на него каждый
день.
Чайник тихонько забулькал и автоматически выключился. Катя бросила в бо
льшую фарфоровую кружку сразу два пакетика «Пиквика», размешала сахар и
опять застыла, обхватив ладонями горячие бока кружки. Она вдруг подумала
, что, наверное, напрасно не рассказала тому мрачному милицейскому майор
у про анонимные звонки.
А может, правильно сделала, что не рассказала? Вообще, какое это теперь име
ет значение? Глеба убили прямо у нее на руках. Она почувствовала, как сильн
о дернулось его тело и тут же застыло, обмякло. Глеб даже не успел ничего п
онять, удивиться, испугаться.
Всего миг назад он матерился, напевал дурацкий шлягер, его глаза, веселые,
пьяные, такие привычные, серо-голубые, с зеленоватым ободком вокруг зрач
ка, с припухшими веками, с короткими рыжеватыми ресницами, вдруг стали чу
жими, ледяными и глядели куда-то сквозь Катю.
Фонарь над подъездом светил ярко, слишком ярко, чтобы обмануться, соврат
ь себе, будто Глеба всего лишь ранили, и если «Скорая» приедет прямо сейча
с, то успеют спасти, реанимируют, и потом можно будет ухаживать, кормить с
ложечки кашкой и фруктовым пюре, не спать ночами, прислушиваться к часто
му хриплому дыханию, надеяться на лучшее, поставить на ноги, начать жить с
начала, как-то совсем иначе… Они знали друг друга с раннего детства. Самые
первые, расплывчатые, почти младенческие Катины воспоминания были связ
аны с Глебом Калашниковым.
Тихое прозрачное лето, скрип качелей, цветные блики на песке, огромная ве
ранда с мозаикой из синих, красных, желтых стеклышек, занозистый забор в г
лубине дачного участка, ветки орешника, блестящие липкие лепестки лютик
ов, такие желтые, что больно смотреть. Кате три года, Глебу пять. Пухлый губ
астый мальчик Глебчик с волосами цвета лютиковых лепестков, такой больш
ой, важный. Маленькой Кате до него еще расти и расти. Он все знает и ничего н
е боится. Он Принес ей живого ежика, завернутого в мятую панамку. Ежик свер
нулся клубочком, тихо напряженно сопел.
Ц Держи, смотри, чтобы не убежал. А я молока принесу.
Бежево-серебристый таинственный зверь кололся даже сквозь ткань панам
ки. И сопел, как Катина бабушка Зинаида, когда сердится… Детские воспомин
ания рассыпались, словно обрывки старой кинопленки, таяли, как след дыха
ния на холодном стекле. Чья это была дача, кто у кого гостил, дождался ли еж
ик своего молока, убежал ли Ц не важно. Потом было много всего Ц детские
новогодние елки в Доме кино, какие-то взрослые вечеринки, кусок ореховог
о торта, съеденный напополам под столом («Глеб, ты только никому не говори
, мне нельзя, вот последний раз откушу, и все…»).
Потом Ц первые вечеринки без взрослых, Кате четырнадцать, Глебу шестнад
цать, все девочки, кроме Кати, Ц случайные, томно курят, бегают пудрить но
сы к зеркалу в прихожей, слишком громко смеются, пухленькая с белыми кудр
яшками ушла плакать в ванную, Катя услышала горькие всхлипы, заглянула, с
тала утешать.
Ц Я без него умру… Ц Девочка шмыгала носом, растирала кулачками черные
потеки туши по щекам.
Кто-то все время умирал без Глеба Калашникова. Какая-то тихая Ирочка из п
араллельного класса пыталась резать вены. Катя не могла понять Ц почему
? Что они все в нем находят? Он был невысокий, крепенький, толстогубый, груб
ый. Матерился, как мужик у пивного ларька, и шуточки все какие-то пивные, во
дочные, и однообразные смешные истории, как кто-то нажрался до беспамятс
тва, куда-то свалился, потерялся, нашелся, чуть не попал в милицию, проснул
ся у чужой жены под тумбочкой. Ночь напролет он мог резаться в «дурачка», к
овырять в зубе обломком спички с таким сонным, тупым лицом, что становило
сь страшно, если вглядеться. А очередная Ирочка или Светочка таяла от уми
ления, закатывала глазки, пудрила носик, уходила рыдать в ванную.
Катин папа, писатель, кинодраматург Филипп Григорьевич Орлов, с детства
дружил с отцом Глеба. Разговоры о том, что детей нехудо бы поженить, велись
много лет подряд. Не то чтобы всерьез, но и не совсем в шутку. В самом деле, э
то было бы удобно. Не надо знакомиться и выстраивать отношения с новыми р
одственниками, не надо пускать в свой уютный семейный круг чужих, постор
онних людей. Мама Глеба, тетя Надя, говорила, что для любой другой девочки,
кроме Кати, была бы отвратительной свекровью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22