Вечер
ами после съемок в дрянной гостинице маленького степного городка читал
запоем Хемингуэя. В дикой казахской степи было приятно читать о Париже. П
ариж состоял из сиреневой дымки и бесчисленных маленьких кафе. В гостини
чном буфете кормили хлебными котлетами и сухой желтой пшенкой.
В шестьдесят четвертом артисту кино Константину Калашникову по паспор
ту было двадцать пять, на вид Ц не больше двадцати, а чувствовал он себя н
а восемнадцать. Эта странная арифметика создавала иллюзию, будто время м
ожет двигаться вспять, и дарила робкую надежду на бессмертие. Он читал Хе
мингуэя и мысленно шел по Парижу, вскидывая молодое породистое лицо навс
тречу нежному туману Монмартра.
В соседнем номере, за тонкой гостиничной стенкой, актриса Надя Лучникова
напевала песню молодого, категорически запрещенного Александра Галич
а:
«Облака плывут в Абакан…» Надя играла красную партизанку. В фильме Костя
ее допрашивал, грязно приставал, она отвешивала ему звонкую партизанску
ю пощечину. Потом ее расстреливали, Костя-белогвардеец командовал: «Пли!
» и играл лицом сложные чувства: смесь классовой ненависти и тайной безн
адежной влюбленности.
Глубокой ночью Костя перебирался в номер к Наде, ее соседка, помощник реж
иссера Галочка, перебиралась в номер к оператору Славе, а сосед Славы, мол
оденький осветитель Володя, уходил спать в степной городок, к одинокой б
иблиотекарше.
Панцирные гостиничные койки неприлично скрипели, но этого никто не слыш
ал. На рассвете по бледному небу плыли палевые степные облака. Надя Лучни
кова расчесывала перед открытым окном длинные пепельно-русые волосы, вт
ягивала холодный горьковатый воздух тонкими ноздрями и опять напевала
Галича. Облака поворачивали с востока на запад и плыли к Парижу, сливалис
ь с нежной акварельной дымкой, пропитывались, запахом кофе и духов.
У Нади был маленький флакон «Шанели №5». Потом многие годы этот сладкий ар
омат напоминал Косте вовсе не Париж, а казахскую степь и грязную гостини
цу со скрипучими койками.
Через полгода они с Надей скромно расписались. Она была на шестом месяце,
живот заметно выпирал, и тетка в загсе смотрела на них неодобрительно.
Сына назвали Глебом.
Знаменитая фотография Хемингуэя Ц мужественное лицо, борода, высокий г
рубый ворот свитера Ц висела в московской квартире над тахтой, покрытой
клетчатым пледом. Кроме тахты, пледа и этой фотографии, у них с Надей не бы
ло почти никакого имущества.
Через год Костю Калашникова пригласили сыграть Феликса Дзержинского. П
отом ему поручили читать приветственные стихи на партийном съезде. Еще ч
ерез год он стал заслуженным артистом, работал в одном из лучших театров
Москвы, без конца снимался.
Квартира обрастала мебелью. Костя обрастал здоровым жирком. Надя больше
не снималась, варила диетические низкокалорийные супчики, терла морков
ку, растила Глеба.
В конце семидесятых Костя Калашников попал в Париж. Ему доверили играть
Ленина. Он вовсе не был похож на пролетарского вождя, однако для партийно
го режиссера, работавшего в традициях социалистического реализма, это н
е имело значения. Вождь в исполнении Калашникова получился высоким элег
антным интеллектуалом.
Париж действительно состоял из акварельной дымки и маленьких кафе. Кост
я прошел по всем закоулкам, о которых мечтал, читая Хемингуэя, и к нему вер
нулись его восемнадцать лет. Время двинулось вспять, запахло вечностью.
Он сидел в кафе на площади СанМишель и смотрел в огромные дымчато-голубы
е глаза Шурочки Львовой. Шурочка была последним отпрыском старинного кн
яжеского рода, многие считали ее самой красивой и изысканной актрисой Ро
ссии. В фильме о Ленине она играла Инессу Арманд.
Вернувшись домой, Костя развелся с Надей и женился на Шурочке. Ровно год д
ымчато-голубые глаза княжны глядели только на него. Они с Шурочкой сняли
сь вместе в телевизионной двухсерийной лирической комедии, прославили
сь еще больше.
Однако к следующей весне у Кости начался гастрит. Княжна, кроме сосисок, н
ичего варить не умела. К гастриту прибавилось нервное переутомление. Кос
тя вдруг обнаружил, что жизнь состоит из миллиона отвратительных бытовы
х мелочей. Эти мелочи, словно тучи таежной мошки, набрасывались, сосали го
рячую Костину кровь, больно вгрызались в тонкую артистическую душу.
Собираясь утром в театр на репетицию, укладывая чемодан перед гастрольн
ой поездкой, он не мог найти ни одного чистого носка, на рубашках, не хвата
ло пуговиц, свитера и брюки были распиханы безобразными комьями по полка
м стенного шкафа вперемешку с лифчиками и колготками княжны.
Костя затосковал по Надиной тертой морковке и диетическим супчикам. Кня
жна, в свою очередь, успела соскучиться по предыдущему мужу, главному ред
актору крупной партийной газеты. Она была не менее талантлива и знаменит
а, чем Костя, бытовые мелочи тоже ранили ее тонкую душу. А главный редактор
, хоть и был человеком скучным, номенклатурным, зато его общественное пол
ожение и доходы позволяли иметь домработницу.
Как известно, «служенье муз не терпит суеты». За того, кто служит музам, су
ету должен терпеть кто-то другой. Костя Калашников вернулся к своей терп
еливой Наде вовремя. Гастрит не успел стать хроническим, нервное переуто
мление не перешло в тяжелую депрессию, ни талант, ни здоровье не пострада
ли. Костя Калашников помолодел, похудел, его рубашки сверкали чистотой. Р
овесница Надя выглядела рядом с ним как пожилая интеллигентная тетушка
рядом с балованным обожаемым племянником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22