Калашникову пришлось сыграть Дзержинского, Ленина, Фрунзе и даже молодо
го Брежнева. Но, к счастью, не только их. Он вовсе не был «придворным лицеде
ем». Партийно-положительные герои служили для него чем-то вроде индульг
енций. Образами обаятельных умных коммунистов Калашников зарабатывал
себе право сниматься у опальных режиссеров, отпускать двусмысленные ос
троты публично, со сцены, иметь в домашней библиотеке запрещенные советс
кой цензурой книги, колесить по миру. Его искренними поклонниками были м
ногие крупные чиновники ЦК, а также их жены, тещи, свояки. Он умел рассмеши
ть до упада и заставить плакать любого, даже самого тупого и замшелого кр
емлевского старца.
Иногда ему удавалось улаживать проблемы своих менее удачливых коллег, д
обиваться, чтобы какой-нибудь «идеологически чуждый» фильм был снят с п
олки и прокручен хотя бы вторым или третьим экраном, то есть показан в нес
кольких небольших окраинных кинотеатрах. Впрочем, в благородном заступ
ничестве он всегда соблюдал меру. Когда чувствовал, что «замолвить слове
чко» неуместно и опасно, предпочитал промолчать.
Его приглашали на закрытые правительственные банкеты, он представлял с
оветскую культуру за границей, был завсегдатаем дипломатических прием
ов. С возрастом талант и обаяние не убывали.
А сын Глеб жил своей веселой и сложной подростковой жизнью, устраивал ве
черинки с картами и красивыми девочками, умел смешно рассказывать анекд
оты, отлично разбирался в марках машин и мог с закрытыми глазами отличит
ь настоящие американские джинсы от польской подделки.
Учился он плохо, однако лень и шалости Калашникова-младщего прощались и
забывались сами собой, стоило Константину Ивановичу появиться в школе, у
лыбнуться нескольким учительницам, пожать руку директору. Теплая тень о
тцовской популярности надежно прикрывала Глеба от любых невзгод, и наро
дный артист за мальчика не беспокоился.
А Надя все терла морковку для мужа и сына, варила супы, вылизывала огромну
ю квартиру, летом на даче холила грядки с укропом и салатом, на обильных до
машних застольях не снимала фартука. Ее жульены, пирожки с визигой, гуси с
яблоками, молочные поросята и сливочные торты были известны всей киношн
о-театральной Москве.
Давно можно было завести прислугу и освободить Надю от бремени домашних
забот. Но Надя за эти годы стала фанатиком красивого быта. Она не могла ник
ому доверить чистоту в доме и здоровье пищеварительного тракта мужа и сы
на.
Надя превратилась в толстую пожилую домохозяйку. Все давно забыли, что к
огда-то она тоже была актрисой, не менее талантливой, чем ее муж. Она сыгра
ла несколько блестящих ролей в кино, кое-где в провинции, в кабинах шоферо
в-дальнобойщиков среди наклеенных картинок еще попадалось ее тонкое ск
уластое лицо, счастливая белозубая улыбка. Изредка в магазине или на рын
ке она замечала внимательные, настойчивые взгляды и читала в чужих любоп
ытных глазах: «Неужели это Надежда Лучникова? Та самая… Что годы делают с
женщиной, ужас!»
Но настоящий ужас вошел в ее размеренную, осмысленную жизнь вкрадчиво и
незаметно, вместе с богатством и фантастической славой мужа.
Разумеется, она знала: Костя ей изменяет. А как же иначе? Вокруг столько мо
лодых красивых актрис, и не только актрис. Ему как воздух необходимо сост
ояние влюбленности. Он не может работать без этого. Но влюбленность и сем
ья Ц разные вещи. Костя не уйдет. Он привык к налаженному, продуманному до
мелочей, удобному быту, к уютной тихой Надюше, которая облизывает его, как
новорожденного теленочка, и ничего взамен не просит. Ну кто еще способен
на такое самопожертвование, спрашивается? Какая молоденькая хорошеньк
ая станет гладить вороха рубашек, стирать руками в тазике свитера из аль
паки и кашемира, не терпящие машинной стирки, чистить светлые замшевые б
отинки в грязном слякотном ноябре, протирать байковой тряпочкой каждое
утро коллекцию старинного фарфора, чашку за чашкой, таскать пудовые сумк
и с рынка, кормить два раза в неделю по несколько десятков гостей, а потом
до четырех утра убирать после них дом, мыть посуду. Какая, спрашивается, мо
лоденькая-хорошенькая станет следить за Костиным пищеварением, со всем
и неприятными медицинскими подробностями? Влюбленность Ц это поэзия, а
быт Ц грязная, неблагодарная проза. Особенно быт гениального актера Кон
стантина Ивановича Калашникова.
Однако Надя ошиблась. Она все еще жила старыми представлениями, она не уч
ла, что сумки с рынка можно возить в багажнике машины, гладить рубашки и пр
отирать сервизы сумеет высокооплачиваемая домработница, нежные свитер
а из альпаки отлично выглядят после дорогой американской химчистки, и во
обще, когда денег очень много, быт уже не требует героических усилий.
Ужас вошел в жизнь Нади Калашниковой в очаровательном облике юной рыжев
олосой студентки театрального училища Маргариты Крестовской. Маргарит
ины двадцать лет, длинные малахитовые глаза, хрупкая точеная фигурка, ру
мяный чувственный рот Ц все это оказалось куда существенней многолетн
их уютных привычек.
Вместе с Маргошей к Калашникову вернулась яркая, шальная юность, и расст
аться не было сил. «О как на склоне наших дней нежней мы любим, суеверней…»
Ц знаменитые строки Тютчева звучали оправданием для Кости и приговоро
м для Нади.
Маргоша была решительна и сумасбродна. Константин Иванович, как в раннем
детстве перед новогодней елкой, успел лишь зажмуриться. А когда открыл г
лаза, рядом с ним была уже не пятидесятисемилетняя толстая верная Надя, а
свежая, радостная Маргоша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22