Остался только этот чужой мужской светло-с
ерый взгляд, который обволакивал Катю с ног до головы, приближался, плыл к
ней сквозь толпу, заслоняя, отодвигая все остальное, и не было спасения…
Ц Я ничего не понимаю в балете, но вы гениально танцевали. Хотите еще шамп
анского?
Спокойная улыбка, очень низкий голос, серый, под цвет глаз, костюм, коротки
й ежик волос, почти седых, с едва намечающимися ранними залысинами. Он еще
не представился, а уже взял под руку, повел куда-то в соседний зал, где расп
аренные пары отплясывали рок-н-ролл, и встрепенувшийся оркестр оглушит
ельно ударил в уши.
Ц Я не хочу шампанского, я не хочу танцевать, Ц беззвучно, одними губами,
произнесла Катя.
Ц И хорошо, давайте тихо исчезнем… Его звали Баринов Егор Николаевич. Он
был экономистом, доктором наук, заведовал огромным отделом в Институте э
кономики при Академии наук, печатал хлесткие умные статьи в «Московских
новостях», «Огоньке» и «Новом мире». Тогда, в восемьдесят седьмом, ему был
о сорок три. Для политика это если не юность, то ранняя молодость. Имя Егор
а Баринова знала вся Москва, за номерами журналов и газет выстраивались
ночные очереди у киосков «Союзпечати». Он входил в команду молодых рефор
маторов при правительстве Горбачева.
Стояла пасмурная сентябрьская ночь. Баринов отпустил шофера, они шли пеш
ком через бульвары Ц Тверской, Петровский, Гоголевский. Он что-то говори
л, остроумно рассказывал о чем-то важном, злободневно-политическом, наки
нул Кате на плечи свой пиджак, как в плохом кино, и тут же мягко пошутил по э
тому поводу, обнял, прижал к себе, смеясь и продолжая говорить… В темном од
иноком такси они стали жадно целоваться, по ночному радиоканалу передав
али «Болеро» Равеля, и потом в огромной пустой квартире, в теплой чужой ти
шине все еще звучала в ушах эта случайная торжественно-нервная музыка…
Утром он целовал ее сонные, чуть припухшие глаза, варил бразильский кофе,
который был дефицитом, экзотикой даже для Кати, выросшей на спецзаказах
Союза кинематографистов. Поднос с тонкими старинными чашечками принес
прямо в постель, улыбался, нежно гладил, перебирал длинные распущенные К
атины волосы и не давал опомниться.
На туалетном столике в спальне стояли баночки с кремами и лосьонами, фла
коны с духами, лежала массажная щетка, в которой запуталось несколько чу
жих светлых волосков.
Ц Да, жена… взрослый сын, моложе тебя всего на два года… у нее своя жизнь, о
на микробиолог, тоже доктор наук, разъезжает по миру, вот сейчас они с сыно
м в Вашингтоне. И вообще, мы слишком разные люди, у нас все в прошлом. У меня
теперь есть только ты, остальное не важно… И Катя согласилась: действите
льно, не важно. Разве может быть что-то важней шального, пьяного счастья, к
оторое подхватило, закружило, наполнило новым смыслом каждую клеточку, к
аждую секунду не только жизни, но и танца? К Катиной идеально отточенной б
алетной технике прибавилось то, чего не было раньше.
Теперь ее героини: и Одетта из «Лебединого озера», и Маша из «Щелкунчика»,
и Жизель Ц все были полны такой любовью, что зал замирал, таял, а потом взр
ывался аплодисментами.
Егор Баринов стал разбираться в балете, сидел в первых рядах на спектакл
ях, в антракте шел к Кате в гримуборную, целовал ее разгоряченное лицо, воз
вращался в зал, таинственно улыбающийся, перепачканный гримом. Когда пад
ал занавес, он на глазах у всех выносил к ногам солистки огромные корзины
цветов.
Катя заинтересовалась экономикой и политикой, стала, к удивлению родите
лей, читать «Московские новости» и «Огонек», слушать новые демократичес
кие радиоканалы, смотреть телевизор. Она не пропускала ни одной статьи с
воего любимого Егорушки, злилась на его противников и оппонентов, которы
е казались ей коварными и бездарными.
Все свободное время они проводили вместе, играли в теннис, скакали по тих
им подмосковным лесам на породистых жеребцах Истринского конного заво
да, в закрытых цековских пансионатах снимали номера люкс с сауной, иногд
а просто гуляли по Москве, забредали на маленькие вернисажи, в недоступн
ые для простых смертных рестораны Дома кино, ЦДРИ, ЦДЛ, в гости к многочисл
енным знакомым.
Бывший комсомольский работник, экономист-демократ питался из старой до
брой кормушки ЦК КПСС. Ему было все доступно и подвластно. Даже Катю, вырос
шую в элитарной киношной среде, поражал шальной размах сорокатрехлетне
го сказочного принца.
Ц Ну конечно, малыш. Это же совсем другой уровень, Ц говорил Егор, раскла
дывая на тарелке ломтики копченого угря, мастерски счищая шершавую боло
тно-серую кожуру с невиданного плода киви, щелкая зажигалкой «Ронсон», з
акуривая настоящий английский «Данхилл».
К концу восемьдесят седьмого опустели полки магазинов, оскудевали спец
заказы. В Москве постепенно исчезали чай, сахар, крупа. Росли безнадежные
хвосты очередей. Тревожно и удивленно шуршали разговоры в очередях.
Ц А у нас вчера выкинули гречку в гастрономе, я простоял четыре часа, и не
досталось… Ц Знаете, раньше мы выходили из положения, покупали в аптеке
заменитель сахара, для диабетиков. Вкус, конечно, не тот, химией отдает, но
все-таки сладко. Однако теперь и сахарин исчез, много таких умных.
Ц А зачем сахарин? Что сластить? Сначала надо достать чай и кофе.
Ц Вы знаете, нас вчера пригласили в гости на сыр. Я понял, что совсем забыл
вкус этого продукта.
Ц А сыр был какой? «Российский»? «Костромской»?
Ц Бог с вами, просто сыр, с дырочками…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22