Бентли Литтл
Господство



Бентли Литтл
ГОСПОДСТВО

Пролог
Нью-Йорк, 1920

Это были девочки!
Они все были девочками. Все, черт возьми, до единой.
Он стоял наверху, в самом начале лестницы, и смотрел вниз, в тускло освещенный подвал. А там все кишело новорожденными. Жалобно пища, они шевелились в кровавой, грязной, протухшей воде. Прикованные к стене матери лежали, вяло свесив головы. Они были полумертвые, их голые тела были испачканы кровью и выделениями после родов, меж раскинутых ног все еще торчали тронутые гнилью пуповины.
Он перескакивал глазами с одного новорожденного на другого в надежде увидеть пенис, но не заметил ни одного, только маленькие безволосые расселинки.
Мать была права. Он не мужчина.
Он заплакал. Он не мог справиться с этим. Горячие слезы стыда хлынули из глаз, устремились вниз по щекам, и он испытал еще большее унижение. Он громко всхлипнул, и одна из женщин изумленно вскинула глаза. Он разглядел ее сквозь пелену слез. Сознает ли она, что происходит? Впрочем, какая разница – сознает, не сознает. Это его вовсе не заботило.
– Вы, вы во всем виноваты! – визгливо закричал он, обращаясь к ней и к остальным.
Одна из женщин застонала и несвязно что-то пробормотала.
Все еще плача, он вернулся в кухню, открыл дверцу шкафа под раковиной и распутал шланг. Затем пустил воду на полную силу и потащил шланг по полу назад к двери подвала, где швырнул голову этой изрыгающей воду змеи вниз, на лестницу.
Он зальет подвал водой и утопит их всех.
Вода била мощной струей, лилась по ступенькам, устремляясь к лужам грязи там, внизу. Услышав журчание воды, три женщины предприняли слабые попытки поднять свои безвольно болтающиеся головы, видимо, в ожидании ежедневной экзекуции, но поскольку за этим ничего не последовало, их головы снова поникли, а шейные и ручные кандалы издали слабый звон.
Он смотрел, как медленно поднимается уровень воды в подвале, и слезы его тем временем как-то сами собой иссякли. Он вытер глаза. Два, а возможно, и три часа потребуется, чтобы вода в подвале поднялась выше их голов, и тогда они все захлебнутся. Он вернется потом, когда все будет кончено. Осушит подвал и уберет тела.
Он прошел на кухню, закрыл дверь, постоял в нерешительности некоторое время, прежде чем направиться дальше в темноту, в узкий коридор, в глубину дома. С улицы до него доносились шум проезжающих автомобилей и громкие крики играющих детей. Он задержался на несколько минут у окна, глядя на газон внизу, и только сейчас осознал, что стоит на том самом месте, где имела обыкновение стоять мать, когда подглядывала за соседями.
Сзади на него давила темнота, он отступил от окна, сосредоточился, медленно сделал глубокий вдох, затем выдох и снова почувствовал себя нормально. Затем он посмотрел на свои руки. Мать всегда говорила, что у него слишком большие ладони, непропорционально большие по сравнению с телом, и он всегда старался прятать их в карманы или за спиной. Теперь же почему-то они уже не казались ему такими громадными, и он подумал, не уменьшились ли они. Ему захотелось, чтобы сейчас здесь, рядом с ним, оказалась мать и чтобы он мог показать ей свои руки и спросить об этом.
Он грустно двинулся по пустому дому, мимо гостиной, по коридору, вверх по лестнице и обнаружил, что, как всегда, направляется в спальню матери.
Спальня матери.
Он сел на красное шелковое покрывало и поднял кандалы, прикрепленные к высокой деревянной стойке в ногах кровати. После того как умерла мать, он ни разу не открывал окно, и в комнате до сих пор сохранился крепкий запах – смесь ароматов вина, парфюмерии и секса. Он глубоко вздохнул, вбирая в себя сладостное благоухание, одновременно приятное и отвратительное, резкое и мускусное, и осмотрелся. Восточный ковер еще хранил пятна крови, оставшиеся с последнего раза. Тогда темно-красные, теперь уже поблекшие и ставшие коричневыми от пыли, они смешались с цветным узором ковра, в результате чего на нем образовался новый рисунок в стиле рококо. На туалетном столике перед огромным зеркалом стояли сплюснутые по бокам пустые бутыли. Испачканное нижнее белье, принадлежащее различным леди и джентльменам, разбросанное по комнате, большей частью было порвано и превращено в тряпки еще тогда, когда его сдирали в пылу страсти с жертв, добровольно пришедших сюда.
Он перевел взгляд на дверь рядом с чуланом, дверь, ведущую в комнату, куда бросали тех, кто не подчинялся.
Он встал, снял с крюка над кроватью длинный медный ключ и открыл дверь. В этой комнате она совершала свои таинства, отправляла свои ритуалы.
Что это были за обряды, сказать точно он не мог, потому что не знал, а она всегда отказывалась открыть ему эту тайну. Он знал только, что они требовали жертвоприношений, больших жертвоприношений. Ему порой приходилось находить для нее по две, три, а иногда и четыре жертвы. Большей частью это были мужчины, но по необходимости и женщины тоже. И еще он помнил, что эти ритуалы сопровождались шумом. Он часто слышал крики, которые эхом отдавались по коридорам и холлам всего дома, слышал, как падали на пол тела, бились о стену. Они с матерью жили в большом городе. Это хорошо. Иначе о развлечениях матери могло стать известно посторонним. Ведь крики, как их скроешь? Они были бы слышны повсюду. А так жертвы исчезали незаметно, почти никто не обращал на это внимания (он всегда выбирал их правильно), а крики смешивались с шумом улицы.
Мать тем не менее всегда говорила, что отправление ритуалов в этой комнате, а не в специальном месте искажало их цель и не приводило к желаемому результату, что и повлекло за собой его ошибочное рождение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132