– звал он вначале, а затем эти слова превратились просто в бессвязный вопль.
Энн закричала тоже, и женщины, державшие ее за руки и за ноги, повернули его лицом к ней.
Смеясь, они сорвали с нее одежду, а сами стали пить из горлышка красное вино. У каждой в руке было по бутылке, по подбородкам и дальше, по груди, ручейками стекала густая жидкость, похожая на кровь.
– Что, черт возьми, происходит?
Теперь он не просто боялся, он был в панике, потому что вдруг со всей очевидностью понял: ни он, ни Энн никогда отсюда не выберутся – им предстоит здесь умереть.
Женщина, которую они увидели первой, та, что танцевала, закончила с вином. С бутылкой в руке она повалила Энн навзничь и оседлала ее, повернувшись спиной к лицу.
– Нет, – закричала Энн, и в ее голосе был настоящий ужас. – Нет!..
Вскоре вопли прекратились, потому что женщина взгромоздилась на лицо девушки и начала исступленно совать тонкий конец бутылки ей между ног, туда и обратно, туда и обратно, всаживая со всей силой, какая только была у нее в руках, пока стекло не окрасилось кровью.
– Энн! – завопил Тим, но остальные женщины уже были на нем, срывали одежду, дергали за волосы. Он опрокинулся. Чей-то палец нашел его глаз, нажал и надавил со страшной силой. Его тело начали рвать зубами, затрещали кости, запахло свежим мясом. В его задний проход засовывали пальцы, что-то тащили оттуда, выдергивали, растягивали, вырывали. Его вопли становились нечленораздельными и все слабели и слабели. Воздух наполнился тяжелым запахом секса и вина.
И они растерзали его на части.

Глава 34

Уже было поздно, много позднее, чем Пенелопа обычно ложилась в постель, но заснуть она не могла. Девушка всегда была чувствительна к настроению окружающих, может быть, даже слишком чувствительна, а атмосфера в доме, когда она приехала, была напряженной. Ее матери ссорились редко, а при ней никогда. У них иногда случались разногласия, но обычно они разрешали их довольно тонко, в виде небольших отклонений в заведенном ритуале, намеренном отступлении от принятого этикета. Несомненно, они считали, что, скрывая от нее свои проблемы, предохраняют ее от всего плохого, но эти тайные конфликты только обостряли ее восприятие, делали ее более восприимчивой к малейшим изменениям настроения в доме.
Теперешний конфликт был значительным.
Обычно в дискуссию вступали две или три матери, остальные, как только могли, старались их умиротворить, действуя как арбитры, создавая ширму для Пенелопы. Но сегодня вечером, когда она прибыла домой, они были необычно молчаливы и столь же необычно грустны. Все, кроме матери Марго, которая по какой-то странной причине отсутствовала. Мать Фелиция задала Пенелопе, когда та вошла в гостиную, несколько обычных вопросов, но было ясно, что ответы ее даже не интересуют а остальные матери сидели и красноречиво молчали, ожидая, чтобы она ушла и они могли продолжить свой разговор.
Пенелопа вышла и сразу же направилась в ванную. Приняв горячий душ, она спустилась на кухню чего-нибудь попить и услышала, что ее матери в гостиной все еще разговаривают. Беседовали они тихо, соблюдая конспирацию, как если бы боялись, что их подслушают. Вот это самое и заставило Пенелопу действовать осторожно. Пройдя через холл, она остановилась у двери и прислушалась.
– Она наша дочь, – произнесла за дверью мать Фелиция.
– Теперь это уже не имеет значения, – отозвалась мать Маргарет.
Пенелопа двинулась от двери, не желая больше ничего слышать, ее сердце колотилось, в венах пульсировала кровь. Она поспешила вверх по лестнице в свою комнату, закрыла дверь и заперла на ключ.
С тех пор она не могла заснуть.
Дотянувшись ощупью до часов на столике рядом с постелью, она поднесла к глазам слабо люминесцирующий циферблат.
Час ночи.
Пенелопа положила часы и уставилась в темноту. Больше всего ей хотелось прокрасться через холл в комнату матери Фелиции, забраться к ней в постель, как она обычно это делала, и выяснить, что случилось, что не в порядке, о чем это они говорили, – «Что это такое, что теперь уже не имеет значения?». Но это было невозможно. Зная, что Фелиция ее поддерживает и защищает, она все равно не была полностью уверена в том, что симпатии матери целиком на ее стороне. Мать Фелиция ее любила, это верно, но все-таки она была одной из них и, возможно, к своим сестрам относилась более благожелательно, чем к ней.
Одна из них.
Как это получилось? Когда это произошло, что они объединились с Фелицией против них?
Этого она не понимала. Скорее всего это накапливалось постепенно. Пенелопа и прежде неоднократно замечала, а теперь уже знала точно, что, становясь старше, она все меньше и меньше любила других матерей, тогда как чувства к матери Фелиции оставались у нее неизменными. Она не могла разобраться, почему это так. Потому ли, что преображалась сама, или потому, что изменялись они. Ребенком она воспринимала их одинаково милыми и добрыми, она любила их всех, но, подрастая, начала замечать между ними различия. Кроме того, она пришла к выводу, что в жизни они не были такими, какими она их себе представляла. Сильная и волевая, мать Марго была вначале для нее предметом поклонения. Пенелопа ее обожала. Но постепенно она все больше обращала внимание на диктаторские замашки главы семьи и ее стремление к неограниченной власти. Свобода духа матери Дженин теперь казалась ей пороком и даже ненормальностью. В бесстрастном интеллекте матери Маргарет она увидела лишь холодность, мать Шейла, единственная из них, кто занимался наукой виноградарства и виноделия, раздражала своим педантичным фанатизмом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132