Вик бросил книгу в мешок для мусора и тяжело вздохнул.
Он приехал в Напу в середине шестидесятых, будучи студентом колледжа, и хотя уже давно носит короткие волосы и респектабельно одевается, то есть по сегодняшней моде, он по-прежнему с грустью вспоминает ту далекую теперь эпоху. Еще бы, ведь он человек того поколения. Конечно, те дни безвозвратно ушли в прошлое даже здесь, в Северной Калифорнии, где до сих пор сохранились небольшие реликтовые колонии бывших хиппи, живущих в перестроенных викторианских домиках. Люди сегодняшнего дня много жестче, грубее, менее чувствительны, причем абсолютно сознательно. Темп жизни сейчас быстрее, меньше времени остается на то, чтобы поговорить с друзьями, меньше времени остается на доброту к ближним, меньше времени, чтобы просто остановиться и понюхать розы.
Это его угнетало.
Прошлым вечером он смотрел по телевизору передачу о вьетнамской войне. Комментатор не моргнув глазом вещал о том, что армия тогда была честнейшей организацией, где все солдаты и офицеры были высокоморальными, с чистыми помыслами. Они мужественно выполняли свой патриотический долг, несмотря на отвратительные протестующие толпы студентов, введенных в заблуждение и к тому же отравленных наркотиками. Он переключил программу, прежде чем она закончилась. Если существует в мире хотя бы одна вещь, которая сводит его с ума, делает его абсолютно невменяемым, так это ревизия истории, которая теперь культивируется средствами массовой информации. Шестидесятые годы при этом представляются как десятилетие анархии, помрачения ума, десятилетие, в течение которого традиционные американские ценности непрерывно обливали грязью бунтующие длинноволосые моральные уроды, накачанные наркотиками, находящиеся в состоянии перманентного помешательства. Господи, неужели люди совсем не помнят, как тогда все было? Черт побери, что случилось с памятью нации? Почему эта память оказалась такой короткой? Да, протестовали, конечно, протестовали – против аморального самодовольства истеблишмента и бессмысленности войны, но была также и доброта, нежность духа, о которой ни звука ни в фильмах о тех временах, ни по телевизору, ни в газетных статьях о прошлом. Да, это было время суматохи и беспорядка, но люди тогда были более открытыми и уступчивыми, они были способны жертвовать, способны доверять друг другу, они были честными и искренними, их наполняла жизнерадостная щедрость. В сегодняшнем прагматическом мире все эти качества кажутся по-чудачески наивными. Он тряхнул головой. Сегодня даже хиппующие – ну те, которые принадлежат к контркультуре, – кажутся обычными материалистами и соглашателями. Они совсем не настоящие, они фальшивые, лажовые, все эти псевдобитники, претендующие на трон. Напялили черные свитера со стоячими воротниками, какие носили в прошлом, и думают, что все в порядке. Они ухватили только то, что лежало на поверхности, какие-то незначительные детали от того движения, серьезность которого им и понять-то не дано.
Да, времена изменились.
Вик поднял пустой ящик и переставил со стола на пол. Приготовившись его сложить, он услышал в торговом зале какой-то шум, вернее, не шум даже, а звук, как будто кто-то задел то ли стул, то ли стол.
Он нахмурился. Что это может быть? Ведь в магазине никого нет.
Стук повторился снова.
Он встал и вышел к прилавку. Входная дверь – он это немедленно увидел – была закрыта на ключ, жалюзи на окнах опущены. Может быть, Вик не заметил, как сюда забрел какой-нибудь покупатель и прошел сразу в задние ряды? Да, наверное, это было именно так. Человек прошел в отдел мебели и, конечно, не знал, что магазин закрывается. Разумеется, это было так. А как же иначе?
Он услышал шаги, где-то слева, у стенда старого оружия.
– Эй! – крикнул Вик. – Кто там?
Никто не ответил, но теперь было слышно, как кто-то продвигается вдоль ряда, удаляясь от прилавка. У него мелькнула мысль, что, пока он закрывал, кто-то намеренно спрятался в одном из сундуков или среди оружия, ожидая его ухода, чтобы ограбить магазин. Здравый смысл подсказывал, что надо позвонить в полицию, но вместо этого он вышел из-за прилавка.
– Кто здесь? – снова крикнул Вик.
С противоположного конца магазина, из темного ряда, заставленного антикварной мебелью, самого дальнего от окна, донеслось пение. Пела женщина.
Вик остановился. Ему стало жутко. Хотя ничего угрожающего не было ни в голосе, ни в самой песне. Это была народная мелодия, и исполнялась она на незнакомом языке. Но неуместность происходящего придавала всему сюрреалистический оттенок.
– Мы закрыты, – произнес он, тут же мгновенно сообразив, как глупо звучат его слова.
Женщина продолжала петь.
С сильно бьющимся сердцем он начал медленно двигаться по направлению к тому месту, откуда доносился звук. «Хотя бы бейсбольную биту надо было захватить, – подумал он. – Хоть какое-то, да оружие».
Но было уже поздно, он уже завернул за угол.
Женщина средних лет была одета в длинное легкое одеяние, напоминающее одежды прошлого. Очевидно, она была пьяна или под кайфом и что-то жужжала себе под нос, закрыв глаза, покачиваясь вперед и назад посредине ряда. Рядом с ней на полу лежала палка, примерно вполовину длины половой щетки, с наконечником, который выглядел как небольшая сосновая шишка.
Вик остановился и молча уставился на женщину, почему-то не объявляя о своем присутствии. Она была прекрасна. Ее длинные черные волосы были распущены и восхитительно спадали на плечи и на спину. Даже при слабом освещении он мог видеть, сколь привлекательно ее великолепное лицо, мог отметить классическую линию носа прекрасной формы, чувственную припухлость губ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132