Настурция по команде Мордасова скинула крючок с петли. Туз, поражая
блеском черных кудрей, а еще больше трезвостью, замер на пороге.
- Ну, чё? - Мордасов процедил нехотя, явно сожалея, что его оторвали
от созерцания скалы.
Туз числился агентом классным - ни единого лишнего слова, ни
говорильной преамбулы, набивающей цену проведенному разузнаванию, только
результат и молчок потом.
- Снесут, - Туз прикусил язык, глядя на расфуфыренную Настурцию и
убоявшись собственной краткости под непонятно отчего гневным взглядом
Мордасова, натужно уточнил, - вскорости...
- Это как вскорости? - Эх черт, ушло видение скалы, а на ней, будто
самим божеством выбитое изображение бабки. - У нас вскорости резиновое. То
ли год, то ли жизнь, то ли день... все вскорости.
Туз к дознанию подготовился на славу, пальцы ершили смоляную
шевелюру:
- Уж бульдозер подогнали, так он сломался, не крутятся гусеницы, вот
починят и...
Мордасов поморщился: как-то не так представлял последние часы
бронзового пионера, конечно хотел, чтоб его не стало, не восстанавливать
же, но, чтоб бульдозером, наподобие мусорной кучи. Эх, Гриша, друг ты мой
стародавний! А с другой стороны постамент крепок, иначе как бульдозером не
уговоришь.
- Ты вот чё, - Мордасов наставнически потряс указательным пальцем, -
чтоб проследил, как монумент сгребут, если горн уцелеет, мне доставь, - и
уловив удивление в зрачках Туза треф, пояснил, - не понять тебе! Для
памяти, я в школу пацаном шерстил туда-сюда и каждый раз завидовал этому
парню неживому - у него горн. Дудит себе на всю ивановскую. Эпоха, Туз.
Понял - нет? Сколько их горнило на разные голоса да под разными небесами?
Эпоха. Пусть напоминает мне о прожитом, не мной, бабкой. Скажи
бульдозеристу, чтоб горн уберег, пусть отломает перед сокрушением. Хочу
иметь горн дома, чтоб душу бередить для памяти и тоски. Про ухо бронзового
пионера Мордасов умолчал, зачем Тузу знать лишнее? Горн и ухо, Туз, правда
жизни, они всему свидетели, всем художествам... Куски правды выходит. В
мире-то все правду-матку узнают из газет на следующее утро, а мы из книги
через пятьдесят лет, может потому самый читающий народ. Правду-то всем
хочется потрогать, хоть цепочкой слов бегущую, хоть живьем, вроде горна. -
Проследи, чтоб чин чинарем вышло. Думаю, бульдозерист в положение войдет.
Он же не отчитывается поштучно: вот нога, вот рука, вот горн, хотя у нас
случается - не приснится. С меня бутылка. - Мордасов царским жестом, вялым
и властным отпустил Туза.
Настурция нахохлилась: не понять Мордасова ни в жизнь. На черта ему
горн? Бульдозеристу бутылку? Из-за обломка невесть чего. Цвет ногтей
получился знатный, так и ест глаза и удлиняет пальцы, подчеркивая их
тонкость.
- Зачем тебе горн? - Настурция любовалась пальцами, от восторга
распирало - хотелось говорить и говорить, обратить внимание Мордасова на
свои распрекрасные, ухоженные руки и тем усовестить его, думающего о
несусветном - горн в дом! - когда жизнь так коротка и так редко случается,
чтоб лак пришелся в масть. - Зачем тебе горн? - Теперь Настурция
любовалась ногами, обтянутыми черными чулками, и втемяшивала себе
клятвенно, что Рыжухиной дочери таких колготок не видать хоть умри. Пусть
у Настурции этого товара скопится - потолок подпирай.
Мордасов намазал бутерброды красной икрой слоем в палец толщиной,
протянул Притыке.
- Зачем горн? Зачем?.. Лопай. Святая душа, ни памяти, ни трепета
прожитых лет. Одними прикосновениями живешь. Горн для меня символ, поняла?
Вроде креста церковного, символ мученичества может тысяч и тысяч, может
мильона, а для тебя труба дудельная и более ничего. Замуж тебе пора,
Настурция.
Притыку расцветило розовостью.
- Пора.
Про мученичество слушать не хотелось, было и прошло, да и с ней, не с
ее близкими, чего теперь, люди приврать здоровы, преувеличат, раздуют...
Каждому собственное неудобство и есть кара нестерпимая, Настурции при ее
статях да красах время коротать за пыльными стеклами комка, вроде рыбки в
немытой молочной бутылке, где на самом донышке вода, разве не
мученичество?
- Замуж... - робко обронила Притыка, - где же взять такого, чтоб...
Мордасов купался в собственных рассуждениях, и его распирало, но не
от восторга - ему светиться изнутри особых поводов не имелось - а от
нахлынувшего ощущения всеобщей исторической обусловленности и еще от
осознания, что и впрямь бронзовый пионер понавидался в своей жизни, не дай
тебе господи, и рыжухиной дщери - альковной воительнице - не снилось, хоть
все угрюмо веровали: ее путь по жизни и есть знаменитые огонь, вода и
медные трубы... В товарных вагонах, в теплушках, сколоченных по виду до
Рождества Христова, на запасных станционных путях пережидали отправки
люди, а точнее тени, отпечатки существ, из жизни выдернутые без объяснений
и знавшие наверняка, попал в жернова - выскочить не моги. Мордасов
детячьими глазами рассматривал серую копошащуюся массу, сбившуюся к черной
дыре, образованной сдвинутой вбок вагонной дверью, измалеванной краской,
исчерченной мелом похабщины и норовил взгляд просунуть между ног конвоира
и углянуть, что за люд такой тысячеротно дышит во тьме вагона.
Паровоз вдалеке тоскливо пускал дым к серым небесам, поперхивал
сиплым гудком, дрожь, будто от натянутого кашля пробегала по вагонам,
лязгая сцепками, дверь дощатую закрывали, набрасывали заржавленную по
диагонали тянущуюся железяку и состав трогался;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93