Шпындро точно не знал, каков дар, и незнание
это содействовало буйству воображения и только смутно бубнил телефон вовсе
не соответствующее его мыслям - поминки... поминки... поминки...
Шпындро мотнул головой, отгоняя наваждение:
- Какие еще поминки?
- Бабки. - Ответила трубка и Шпындро понял, что Колодец зовет на
поминки умершей. Пришлось врать, изворачиваться, плести неудобоваримое, но
ложь, как бег, только с первых шагов дается с трудом, а когда разбежишься,
разогреешься, наберешь темп, льется плавно, сам поражаешься, как все
складно нанизывается одно за другим.
- Отказываешься? - Плюнула трубка.
Шпындро понял: юлить не получится, умел Мордасов брать за горло.
- Нет. - Выдавил Шпындро. - А когда?
- Позвоню когда... - мордасовский голосок вытек из трубки и
заместился раздражающе телеграфным пи-пи-пи...

Ну, сволочь, ну, гад! Мордасов замер в пыли, будто стальные подошвы
его ботинок намертво приварили к стальной же поверхности, кровь от гнева
бросилась в лицо, кулаки сжались.
Монумент обезглавленного пионера Гриши посреди площади устрашал
нелепостью и совершить таковский суд мог единственно Стручок в гневе, в
мареве пьянки, не разбирая, что гипсовый кусок галстука, хряснувший его
вчера по башке, не злой волей бронзового пионера Гриши ринулся к земле, а
ввиду мощного удара сине-белого капота.
Ну, сволочь! Мордасов аж задохнулся. Туз треф не обманул вчера,
доложил, что в темноте Стручок пер мешок с круглившейся в мешковине ношей,
а прижатый к забору Тузом выкобенивался, хрюкал полупьяно и уверял, будто
уворовал с платформы товарняка на станции тяжелющий арбуз, а когда Туз
потребовал предъявить арбуз, отказался наотрез.
Сволочь, пьянь беспробудная, арбуз значит?! Упер среди бела дня - еще
и вечерний сеанс не кончился - Гришину голову. Чтобы что? Воспросил себя
Мордасов. Чтобы кромсать невинное лицо ударами молотка, чтобы утопить в
пруду или закопать в канаве? Чтобы что? Мотив каков? Мордасов успокоился,
чуть искоса увидев, как Настурция скрестила руки на животе и подобно
торговкам зеленью с чувством, не поддающимся описанию, взирает на Гришу
без головы, в таком виде и Гришей не являющегося, и могущего быть кем
угодно.
Ну что я, перевел дыхание Мордасов, что я, сын мне что ли Стручок,
брат, сват, что я? Никто же не вызовет меня на родительское собрание, не
обвинит; ваш ублюдок свинтил, видите ли, голову красе и гордости
пристанционного архитектурного ансамбля; и все же невиданная выходка да
еще без консультации с Колодцем попахивала бунтом, непокорностью
безмерной, такое может прорасти опасной болтливостью, далее и
справедливостью слов ныне покойной: посодють тя, Сань!
Милиции не видно, а значит власти еще не уведомлены о расправе с
Гришей. Мордасов видел, что все наблюдают за ним, как-никак хозяин площади
явился: ронять достоинство негоже. Колодец кивнул Настурции и двинул к
комиссионному, стараясь не замечать скол на месте столько видевшей и
слышавшей головы несчастного пионера.
Висячий замок скрипуче поддался повороту ключа. Мордасов цепко узрел,
как встрепенулись торговки и тут же в месте влияния улицы Ударного труда в
площадь появился Туз треф. Проспиртованный не хуже зародыша в медвузе Туз
треф и тот не избежал потрясения - при свете ясного дня расправа с Гришей
виделась деянием болезненно удручающим: особенно разжалобила Туза
вознесенная к небесам рука. Колодец секундно глянул на Туза, и надсмотрщик
опрометью метнулся к комиссионному.
Мордасов втолкнул Туза треф в затхлую подсобку, взгромоздился на стол
и, повелев Настурции наблюдать за развитием событий на площади, принялся
делиться опасениями с Тузом:
- Вчера Мусор про кусок галстука определил - акция! А голова? Это
тебе не галстук. Стручок-вонючка возьми и скажи, что это ты его подучил,
Туз! Тогда что?
Туз треф молчал почти всегда, слова и в добутылочной спортивной жизни
давались ему с трудом, а уж после падения в винную пучину больше трех слов
вогнать в предложение Туз, хоть пластайся, не мог.
А кудри блестят, меж тем отметил Мордасов, изучая собственное
отражение в зеркале: волосы неопределенной масти, жидковатые, а Туз будто
нарифлененный или нацепил парик из конского волоса, удивительно.
- Я сколько живу, - Мордасов сцепил руки, - такого не слышал. К
примеру, Стручок в отместку заявит, что я его науськал, поди докажи, что
мне Гриша никогда, ну никогда, ни в чем не мешал. Отмойся потом, когда
заляпают. И главное, сволочь, спер бы что путное для продажи под водяру,
но... голову Гриши. Кто за нее что даст?
- Никто! - Блестящие кудри Туза мотнулись по впалым щекам.
Мордасов поднялся: разброд и шатание в его гвардии - тревожно;
выходка обозлит начальство, вроде и не велика потеря, давно смеялись над
Гришей, но смеяться - одно, а голову с плеч долой - другое, Гриша -
символ, тут шутки плохи. Столько хлопот: и бабка, и похороны, и поминки, и
товара нереализованного горы и куражиные люди дали оптовый заказ на
технику - голова кругом. Мордасов тронул собственную, лобастую: его-то еще
кумпол на месте? Бабуля! Вот с такими сволочами жить приходится. Ну чем
ему, псу поганому, Гриша помешал? Стоял и стоял полвека и еще простоял бы
столько, а может и больше, помажут цементом, пройдутся бронзовой красочкой
и дуди себе в горн, предвещая, каждому, что тому хочется.
- Кто еще видел, что Стручок голову пер?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93