Объяснимое желание, Шпындро и сам поступал так всегда, он даже прикидывал
следующую фразу Филина: х-м, есть несколько кандидатур или х-е..., а
Кругов-то, что у нас поделывает или... обстановка сейчас сложная, сам
знаешь. Это последнее сетование всегда работало безотказно. Кто ж
признает, что не сложная, тогда и сам вроде в игрушки играешь. Чем же
понадобится поступиться, сколько заносок грядет и каким товаром.
Филин тоже знал, как сунуть под дых: сколько, как ты вернулся? - дело
серьезное и ради девочек, ради долгих нудных лет службы, ради грядущего
ухода на пенсию он не имел права продешевить, утешало, что Шпындро правила
игры усвоил, но каждый раз испытываешь сомнения: вдруг человек
переменился, вдруг решил проскочить беззатратно - на халяву! как смеются
дочери. Привыкнуть к подаяниям Филин так и не смог, но и обходиться без
них не научился и каждый раз, как много лет назад на фронте перед боем,
его охватывало возбуждение и тревога, и нервозность, и желание
представить, что же именно его ожидает, и понимание, что точно
предвосхитить все невозможно. Подношений требовала и дача. Филин
придерживал каждую копейку, назначив даче служить местом последнего
утешения после трудов всей жизни; и галстуки кожаные, даренные Шпындро, и
его зажигалки легли неприметным камнем в фундамент дачи, в вагонку, в
стены, прокаленные паяльной лампой. Дача высасывала все соки: и задний ход
не дашь, и все давай-давай; каждый гвоздь, каждое оконце стоило денег.
Филин хотел бы отдельную кухню, этакий кукольный деревянный домик, чистый
и пахнущий смолой, как у соседа по участку, и может в мечтах о таком
теремке, может прикидывая, что, как ни хороша дача, нельзя допустить, чтоб
незамужние дочери одевались плоше других; и еще от горечи за выросший
живот и от четкого понимания, что таким гладко причесанным, таким, как
человек напротив, которому вслед хихикая, посматривают яркоглазые дурочки
из десятков кабинетов, таким ему не стать никогда, словом, по всей
совокупности размышлений выходило, что упустить свое никак нельзя.
Звонком подбросило телефон. Филин развел руками: извини, мол, брат,
окончен разговор. Шпындро, досадуя, поднялся, прервали, черт, на самом
важном, не удалось разузнать, куда ветер дует, может Воронов вернулся?
Неудачно получилось.
Шпындро вытек из кабинета, секретарь впилась в непроницаемое лицо и в
зрачках ее разыгралась буря; за годы сидения в предбаннике опытная
царедворка научилась отличать сотрудников, которым сделано самое
захватывающее предложение из тех, что выпадало на их службе, от всех
прочих. Встречала секретарь его одним взглядом, провожала совсем иным и
Шпындро порадовался: сидит здесь годами, чует добычу, как натасканный пес,
заранее, а может знает что? Он кивнул на всякий случай - крошечный, а все
же союзник - и выскользнул в коридор с тяжелым чувством незавершенности,
будто повис в воздухе и сразу принялся песочить себя: зря ушел, не
договорив до конца.
На следующий день Филин налетит на Игоря Ивановича в коридоре,
поздоровается бегло, едва узнавая, будто и не состоялся вчерашний
разговор, но эта встреча еще должна случиться, а сегодня вечером Шпындро
мчался на стрелку - так обзывал передачу товара Мордасов - к Колодцу.
За час до конца работы позвонила мать; жила одна в коммуналке и редко
встречалась с сыном; внук уже вырос, здоровье поубавилось и Наталья -
черствый все же человек - не раз шипела: не с руки мне с твоей мамулей
возжаться, она свое пожила, пусть другим даст. Шпындро терпел, вообще
побаивался жены, в ее руках имелся сильный козырь - угроза разводом, а
тогда смысл жизни, заключающийся в выездах, терялся, тускнел; без выезда
Шпындро обращался в наизауряднейшего типа, ничем не наделенного, с которым
ни дружить, ни любиться, ни даже поболтать в поезде никто не возжелает.
Твоя мать... начинала Наталья и недобро умолкла, в горестном вздохе
ее многое таилось: и брошь мужниной матери, фамильная, с подвеской
бриллиантовой и три камеи слоновой кости, которые отошли сестре Шпындро и
даже страусовые перья из торгсина тридцатых годов на антресолях, вроде
совершенно ненужные по нынешним временам атрибуты, и те служили причиной
глухой неприязни супруги к матери мужа.
Твоя мать... однажды привычно начала Наталья. Шпындро поднялся и
припоминая давнюю решимость школьных еще годов, когда он вместе с
мальчишками, боясь прослыть трусом, сиганул с высокого сарая, подвернув
ногу, рубанул - сука! Редко выпадало ему зреть растерянную Наталью! Кто?
Ты! ты!
Он вошел в раж, смелость захлестнула, опьянел от непозволительной
выходки, поднялся - пошатывало от головокружительного гнева - и, уходя на
кухню, еще раз смачно выкрикнул короткое резкое слово.
Наталья выждала время, зная, что пыл мужа угасает быстро, оттягивала
момент объяснения умело, в свою пользу, а когда от гневного пара не
осталось и следа, веско, выговаривая слоги, будто вбивая гвозди, подвела
черту: "О маменьке своей мне больше не напоминай!"
Сейчас звонок матери оказался как никогда некстати, сын понял, что ей
плохо, четыре дня подряд и уж если решилась позвонить отпрыску на работу,
дело дрянь, нет лекарств, скорее всего и есть нечего. Отменить визит к
Мордасову невозможно, не зря же притащил товар с собой, снова забрасывать
его домой? и примета дурная, и опять же время, непредусмотренное
понадобится выкраивать, а теперь после слов Филина времени ох как станет
не хватать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93