Пожалуйста, вот мои документы.
Перегнувшись через стол, он протянул Роману твердый пластик служебного
удостоверения.- А это,- седовласый сделал жест рукой в сторону джинсового
парня, - мой коллега - Дмитрий Миронович Херманн, майор. Прошу, так
сказать, любить и жаловать.
Пока Роман наощупь нашаривал под столом табуретку, пока вытаскивал ее,
пока садился, третий посетитель, потирая лысину и сосредоточенно
разглядывая пространство перед собой, монотонно докладывал, кто он такой.
Оказывается, он какой-то там профессор по каким-то там важным наукам из
какого-то там очень важного института - ничего из сказанного им Роман не
запомнил. Титулы первых двух гостей ошеломили его, подняли в голове целый
вихрь догадок и предположений, и теперь вся дальнейшая информация с трудом
проникала в его сознание, хотя внешне это, кажется, ничем не проявлялось.
Он только кивал, как китайский болванчик, тупо глядел на удостоверение и
изо всех сил делал вид, будто визиты сотрудников госбезопасности дело для
него привычное и ничем не примечательное. Когда церемония знакомства
завершилась, на некоторое время наступила тишина. Только через по-прежнему
распахнутое окно врывались в комнату, будто из какого-то чужого, очень
далекого мира, приглушенные звуки дворового оркестра. Потом Свиридов
кашлянул, прикрывая рот ладонью, посмотрел на Романа, собираясь, по всей
видимости, что-то сказать, и вдруг, словно бы заранее извиняясь за весь тот
вздор, что он уже приготовился здесь изложить, улыбнулся какой-то виноватой
детской улыбкой.
И от этой улыбки Роману сразу же стало как-то не по себе. Он почти
физически ощутил, как все его внутренности стали в каком-то болезненном
спазме неумолимо превращаться в твердый ледяной комок. И догадаться о
причинах такой странной реакции было несложно. Достаточно было
повнимательнее вглядеться в лицо полковника. За улыбкой Свиридова, за
усталым выражением его глаз скрывалась, казалось, бездна отчаяния. "Ради
Бога! - захотелось крикнуть Роману. - Не говорите, не говорите ничего!" -
по он, чудовищным усилием заставив себя промолчать, приготовился слушать.
- Роман Васильевич, - заговорил наконец полковник, - я сейчас буду
излагать факты, голые факты без каких-либо выводов и комментариев, а вы,
вы, Роман Васильевич, будете их внимательно слушать. И я вас очень прошу,
постарайтесь при этом не задавать никаких вопросов. Пусть вас пока что не
волнует, почему именно к вам мы обратились со всем этим. Хорошо?
Роман хотел было сказать в ответ что-либо утвердительное, или же хотя бы
кивнуть, но вместо этого он совершенно неожиданно и для гостей, и для
самого себя произнес срывающимся голосом: "Секундочку... Я сейчас", -
торопливо встал, отодвинув табуретку, и быстро вышел из комнаты. В ванной
он открыл кран, постоял над ним некоторое время, упираясь ладонями в края
раковины и навалившись на нее всей тяжестью тела, затем сунул под струю
воды скомканное полотенце, выжал его не слишком сильно и с облегчением
погрузил в приятную прохладу разгоряченное лицо. Он не пытался сейчас
анализировать свои поступки, в этом не было необходимости, потому что уже и
так было ясно, что его поспешное бегство из гостиной - не есть результат
обдуманных действий, а всего лишь чисто рефлекторная реакция выдавливания
из горячей точки. Какое-то непонятное чувство -и не в первый уже раз Роман
замечал в себе такую странную особенность - подсказывало ему, кто-то или
что-то, что-то сидящее внутри него, что-то упорное и нахальное, может быть,
ангел-хранитель души Романова или же, быть может, автономный полуразумный
блок охраны тела, если есть такой, отчаянно и яростно, каким угодно
способом пыталось оттянуть момент посвящения Романа в некую страшную тайну,
носителями которой были, очевидно, эти странные гости. Он упорно гнал от
себя всякие догадки и предположения, желая только одного - унять этот
бешеный стук сердца в груди и избавиться от этой противной слабости в теле.
Он не мог бы сейчас точно сказать, сколько времени провел в ванной, быть
может, всего несколько, пять или десять, минут, быть может и час, но когда
он вернулся в гостиную, странные посетители все еще находились там, сидели
неподвижно и безмолвно на прежних местах и в прежних позах, как статуи, как
судьи, как одни из главных актеров некоего спектакля, готовые после
непредвиденного антракта продолжить свою игру.
Среди всеобщего молчания Роман пересек комнату, сел у окна, напротив
полковника, и, бросив на последнего быстрый взгляд, сказал как можно более
спокойным голосом:
- Я слушаю вас.
Полковник кашлянул и начал. Говорил он долго, минут двадцать, наверное,
если не больше. Мысли свои он излагал ясно, отчетливо, как преподаватель в
Высшей Военной Академии на курсах для старших офицеров, но Роман тем не
менее все никак не мог уловить нити повествования. И это безмерно
раздражало его. Ибо тема разговора была действительно серьезной. Во всяком
случае, ему хотелось в это верить. Вместе с тем, параллельно с
раздражением, дополняя его, в нем неукротимо росла волна протеста, протеста
против той дикой и страшной, до абсурда нелепой информации, которая
безжалостно коверкала сейчас его и без того воспаленное сознание, топила
его в омуте безграничного отчаяния, и когда полковник закончил наконец свой
рассказ, ему. Роману, вдруг до жути захотелось вдохнуть полной грудью,
напружиниться, собрать все силы и, испепеляя Свиридова взглядом, заорать во
все горло: "Это же чушь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29