По одну сторону лежали мужчины,
по другую - женщины. Застланные тюфяками широкие кровати стояли почти
вплотную одна к другой, на каждой помещалось по восемь, а иногда по десять
человек - голова к ногам соседа. И все же мест не хватало, тюфяки стелили
поперек прохода, так что больные на них оказывались наполовину под
кроватями своих более удачливых собратьев, а наполовину под ногами
служителей.
В палате было шумно, словно на ярмарке в разгар торговли. Стоны,
бред, разговоры и ругань, призывы о помощи. На женской половине истошно
кричала роженица. Одетая в белое монашеское платье акушерка возилась подле
нее, вторая, отложив в сторону бесполезное житие святой Маргариты,
раздувала угли и сыпала в кадильницу зерна ладана, готовя курение, которое
должно облегчить страдания больной. Других служителей в зале не было.
Едва посетители появились в палате, как шум еще усилился. Кто-то
просил пить, другой умолял выпустить его на волю, третий жаловался на
что-то.
- Господин! Ваше сиятельство! - кричал, приподымаясь на локте и
указывая на своего соседа, какой-то невероятно худой человек. - Уберите
его отсюда. Он давно умер и остыл, а все еще занимает место! Прежде мы по
команде поворачивались с боку на бок, но он умер и больше не хочет
поворачиваться, и мы с самого утра лежим на одном боку!
Рабле подошел к кровати, наклонился. Один из больных действительно
был мертв.
Лицо доктора потемнело. Он решительно прошел в дальний угол палаты,
где виднелась маленькая дверца. Рванул дверь на себя:
- Эй, кто здесь есть?
Из-за стола вскочила толстая монахиня. Увидев вошедших, она
побледнела и задушенно выговорила:
- Господин Рабле? Вы вернулись?
- Я никуда не уходил! - отрезал Рабле. - Где служители? Немедля
убрать из палаты мертвых, больных напоить, вынести парашу. Окна выставить,
а когда палата проветрится, истопить печи.
- Но доктор Кампегиус не обходил сегодня с осмотром, - возразила
монахиня. - Я не могу распоряжаться самовольно.
- Кампегиус болен, - вполголоса сказал Мигель. - Он третий месяц не
встает с постели и вряд ли встанет когда-нибудь.
- Вы что же, третий месяц никого не лечите и даже не выносите из
палаты умерших? - зловеще спросил Рабле.
- Нет, нет, что вы!.. - запричитала монахиня.
- Кто делает назначения?
- Господин Далешамп, хирург. Он сейчас на операции.
- Я знаю Далешампа, - подсказал Мигель. - Толковый молодой человек.
- Но он один, а здесь триста тяжелых больных и по меньшей мере
столько же выздоравливающих в других палатах. Вот что, Мишель, - Рабле
прислушался к хрипению роженицы, - вы разбираетесь в женских болезнях?
- Да, я изучал этот вопрос, - Мигель подтянул широкие рукава мантии
и, с трудом перешагивая через лежащих на полу, направился к решетке.
- Выполняйте, что вам приказано, - бросил Рабле толстухе.
- Я не могу! - защищалась та. - Сухарная вода кончилась, в дровах
перерасход. Ректор-казначей запретил топить печи...
- Плевать на ректора-казначея! - рявкнул рабле таким голосом, что
испуганная монахиня стремглав бросилась к дверям.
- Стойте! - крикнул Рабле. - Прежде откройте решетку. Вы же видите,
что доктору Вилланованусу надо пройти.
Трудные роды пришлось закончить краниотомией, но саму роженицу
удалось спасти. Когда усталый Мигель вернулся в комнату сиделок, палата
была проветрена, в четырех кафельных печах трещали дрова, вместо сухарной
воды нашелся отвар солодкового корня, и даже чистые простыни появились
откуда-то. Рабле сидел за столом, на котором красовалась забытая в
суматохе толстухой бутылка вина и початая банка варенья.
- Сестра Бернарда, на которую я так ужасно накричал, - сказал Рабле,
- ходит за немощными больными уже двадцать лет. Это удивительная женщина.
Ее лень и жадность не знают границ. Мало того, что она пьет вино,
предназначенное для укрепления слабых, она без видимого вреда для
пищеварения умудряется проглотить горы слабительного, - Рабле понюхал
банку. - Так и есть! Варенье из ревеня с листом кассии. Я говорю -
удивительная женщина. Меня она боится. Я два года проработал здесь главным
врачом, и не было такого постановления совета ректоров, которого я бы ни
нарушил за это время. Кстати, знаете, сколько они мне платили? Сорок
ливров в год! В пять раз меньше, чем госпитальному священнику. За эти
деньги надо ежедневно совершать обход палат, каждому больному дать
назначение и проследить за его выполнением. Еще мне полагалось надзирать
за аптекарями и хирургами и бесплатно лечить на дому служащих госпиталя,
ежели они заболеют. Плюс к тому - карантин и изоляция заразных пациентов.
Это собачья должность, если исполнять ее по совести. Но от меня требовали
одного - не лечить тех, у кого нет билета, выданного ректором. А я лечил
всех, не заставляя умирающих ожидать, пока в контору пожалует ректор. И
если была нужна срочная операция, я заставлял хирурга проводить ее, даже
если больной еще не получил причастия. Это многих спасло, но ректоры меня
не любили и уволили при первой возможности. И все тут же пошло по-старому.
Если бы вместо этого дурака Кампегиуса на мое место пришел Жан Канапе или
вы, Мишель, то возможно, Отель-Дье в Лионе был бы не только самым древним,
но и самым благополучным госпиталем в мире.
- Я бы не смог, - сказал Мигель.
- Да, здесь страшно. Но теперь, надеюсь, вы понимаете, почему я хотел
бы прежде всего видеть людей сытыми, веселыми, одетыми и вылеченными, и
лишь потом спрашивать с них высокие добродетели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37