То,
что он сам явился к врачу, заставило веронца внутренне собраться и
приготовиться к разговору может внешне и безобидному, но чреватому
неожиданностями и опасными последствиями.
- Поднимитесь, - бросил кардинал царственным тоном, каким
коронованные особы предлагают герцогу надеть шляпу.
Фракасторо встал с колен, проводил гостя к широкому креслу из резного
дуба, что стояло у стены. Кардинал повозился, устраиваясь на жестком
сиденье, потом заговорил:
- Мать наша, святая церковь, переживает ныне трудные дни. С востока и
юга апостольскому престолу грозят схизма и мусульманские полчища, на
севере души заражены пагубной лютеранской ересью. Тем больнее видеть, что
многие столпы церкви поражены той же гнилью. Я имею в виду преступное
выступление Браччио Мартелли, которому, как я надеюсь, не долго придется
быть епископом Фьезоле.
- Я мирянин, - вставил Фракасторо, - не в моей власти судить
происходящее на соборе.
- Но вы соборный врач! - повысил голос легат, - и именно вы
пользовали Мартелли, когда он испрашивал отпуск из Тридента для поправки
здоровья.
- Епископ Фьезолесский стар, - сказал Фракасторо, чувствуя, как
открывается под ногами пропасть.
- Меня не интересует его возраст! Я хочу знать, был ли он болен на
самом деле?
Это был не праздный вопрос. Многие прелаты, соскучившись бесцельным
тридентским сиденьем, выезжали домой, ссылаясь на действительные и
придуманные хвори и немощи.
- Епископ Фьезолесский действительно болен.
- Чем? - легат поднялся из кресла, и старый врач тоже вскочил на
ноги. Секунду он молчал, глядя прямо в глаза собеседнику, а потом тихо
проговорил:
- Учитель Гиппократ повелевает: "Что бы при лечении - а также без
лечения - я ни увидел или не услышал касательно жизни людской, из того,
что не следует разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной".
Он медленно произносил знакомые с детства слова клятвы, а в голове
металась другая гиппократова фраза - о безумном поведении: "видения
повелевают скакать, кидаться в колодцы, душить себя, ибо это кажется
лучшим исходом и сулит всяческую пользу..." Действительно, что как не
самоубийство совершает он сейчас?
Марчелло Червино не был пастырем чрезмерно преуспевшим в науках,
однако, труды косского мудреца читал и потому вызов принял:
- В сочинениях Гиппократа можно найти и иное: "должно быть
благоразумным не только в том, чтобы молчать, но также и в остальной
правильно устроенной жизни", - губы кардинала растянулись в улыбке, но за
ней Фракасторо отчетливо разглядел мрачный взгляд того, от чьего имени
говорил Червино - неистового неаполитанца Караффы.
- Так меня учили... - начал Джироламо, но осекся под внимательным
взглядом легата. Сочинения Пьетро Помпонацци, наставника Фракасторо,
только что, здесь же на соборе, были осуждены за ересь, и, конечно же,
сановитый инквизитор знал это.
Собор, медлительный во всем остальном, с редким единодушием обрушивал
громы на медицину и особенно на анатомию. Отныне только палачу дозволяется
расчленять человеческое тело. Из всех университетов одной лишь Сорбонне
разрешено дважды в год проводить демонстрационные вскрытия, после чего
профессор и все присутствующие должны купить себе отпущение грехов. Того,
кто ослушается соборного постановления, ждет проклятие папы и отлучение от
церкви. С этих пор само звание врача делает его владельца подозрительным в
глазах церкви.
Мысли, торопясь, забились в мозгу: "надо как-то обезопасить себя...
Но чем? Расположением папы? Для Караффы это не преграда, с тем большим
удовольствием отправит он в монастырскую темницу непокорного врачевателя.
Уступить? В конце концов, когда на весах с одной стороны лежат традиции
школы, а с другой собственная жизнь..."
И тут, совсем неожиданно, в нем властно заговорила упрямая
ломбардская кровь. Дьявол бы побрал, сколько можно изворачиваться и
уступать?! Где-то должен быть предел. Хватит, баста!
- Я не могу сказать, чем болен Браччио Мартелли, - негромко произнес
Фракасторо и сел.
Кардинал, угадав его состояние и пытаясь сохранить хоть видимость
приличия, тоже поспешно опустился в неудобное кресло. Он немного помолчал,
давая непокорному возможность одуматься, а затем спросил:
- Чем же вас прельстил епископ Фьезолесский?
- Я не раскрываю ничьих тайн, - монотонно произнес Фракасторо,
чувствуя себя так, словно первый допрос в святом трибунале уже начался.
Теперь он совершенно отвлеченно думал о своих работах, о недописанном
медицинском трактате, в котором он представлял науку о заразном начале
гораздо полнее и строже, чем это можно было сделать в жестких рамках
латинской поэмы. К тому же, там он говорил не об одной, хотя бы и очень
опасной болезни, а описывал все известные науке моровые поветрия и давал
наилучшие способы их лечения и предупреждения.
Потом его взгляд случайно упал на очки, лежащие возле незаконченной
записки, и он вспомнил о некогда занимавших его свойствах стекол, которые
так прекрасно шлифуют мастера Венеции. В свое время он пытался с помощью
лупы рассмотреть семена контагия, но не преуспел в этом занятии, пришел к
неутешительному выводу, что контагий величиною подобен невидимым песчинкам
Архимеда, и забросил занятия оптикой. А жаль, потому что там тоже можно
встретить изящные и удивительные открытия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37