Привезут приемщице подарочек, а тогда и говорят:
— А вы тяните тот сноп, на котором красная ленточка мотается.
Сноп, конечно, лучший выберут. И тогда всю машину высоким номером сдают.
Лен наш в этом году, несмотря ни на что, хороший. Я его в 1,75 сдала.
Вон и юннаты из нашей школы пришли, лучший сноп выпросили.
— Дайте,— говорят,— тетка, самый высокий нам. Потом и пофорсили. А анибалевский по 0,75 идет. Потому
все шоферы просятся возить лен только из нашей бригады. У нас прогрессивка будет. А там — ничего. Я сама так очень любила с Васей Кавецким лен возить, пока тот на молоковоз не сел: с ним всегда спокойнее, веселее было ездить.
И пенсионеры охотно на лен приходят. А теперь, поверите ли, у нас началась война против пенсионеров.
— Почему они на лен идут? — кричат молодые,— Здесь — так они могут, а в другом месте не хотят работать?
— А мы, мне кажется, и за это должны спасибо им сказать, что они хоть так помогают,— говорю я женщинам.— Вы же то холода боитесь, то бюллетень возьмете, а эти старухи всегда притопают.
Слушает, слушает Бухавец, да и сам не выдержит, вступится за пенсионерок:
— Как вам не стыдно, тетки! И вы же такие старые будете. Вам только бы кричать...
Ай, ну его... Пора, видимо, и мне бросать этот лен. А то завидовать начинают звеньевой. Идет дождь, а они радуются: «Пускай Романовна позлится...» Да и мне самой надоело. Посеяли лен — ставь, вытеребили — ставь, обмолотили — ставь, постлали — ставь, подняли — тоже ставь.
А когда я уйду из звеньевых, тогда, как и все, не буду никаких забот иметь. И я буду говорить: «Что, дождь идет? Ну и хорошо, пускай идет. А я что — этой звеньевой небо подопру, что ли...»
Знаешь, Геннадий, я, честно говоря, не верил тогда, не верю и теперь в последние слова тетки Ганны. Будет, будет она звеньевой! И всегда, если пойдет вдруг ненужный дождь, она будет искренне переживать, что на поле остался отсортированный, но не отвезенный еще в Богушевск лен; если ляжет неожиданный, непрошеный снег — она будет волноваться, что в поле остались распаханные, но невыбран-ные борозды картошки.
Тетка Ганна не может быть равнодушной, ибо она всю свою жизнь работала честно и трудно и потому хорошо знает, как бывает больно, когда видишь, что гибнет даже маленькая частичка твоего труда...
Наконец я выбрал время сходить к Комару: после обеда тетка Ганна повезла лен в Богушевск, и у меня освободилось полдня. А Петр Дмитриевич всегда, в каждый мой приезд, приглашал к себе,— посмотреть, как работает деревенский водопровод, и вообще поинтересоваться, как живет в «Большевике» бригадир тракторной бригады.
Возле магазина толпилась небольшая группка не занятых на работе мужчин — сегодня ведь получка! Здесь же слонялся уже веселый Алексей Кухаренка!
— А кто вон тот в черном плаще?
— Да это же Слонкин, кузнец,—ответил Комар.
О дьявол, кузнеца не узнал — чистый, по-городскому одетый, стоит, как министр.
Среди мужчин я заметил и высокую фигуру Бронислава Сейстуля, который весело смеялся над чьей-то незлой шуткой. «Вот теперь бы, под такое настроение, и поговорить с дядькой Броником, который с виду всегда кажется мрачноватым, неразговорчивым, задумчивым»,— подумалось мне, но тут же я решил отложить этот разговор: успею еще.
По мокрому, липкому и скользкому, словно рыба, шоссе одна за другой бежали машины. Мы с Комаром осторожно, не спеша перешли шумную улицу, спустились на обочину и стежкой, что возле самых хат, пошли к Комарову переулку.
Мокрые хаты мокрыми окнами равнодушно смотрели на шоссе. Вон возле чьего-то двора на высокой липе стоит круглая борть — интересно, неужели пчелы не боятся шума машин на шоссе?
— Петр Дмитриевич,— спросил я,— а чья это вон та хата, которую мы прошли? Недалеко от магазина.
Тот дом каждый заметит: он заботливо ухожен, аккуратно покрашен, покрыт шифером, перед ним — красивая, умело выложенная из кирпича калитка. — Это Алексей Кухаренка так обжился...
— Алексей? Тот Кухаренка, который мне жаловался, что его не замечают, ордена ему не дают, хоть он и свой, андреевский, а не из какого-то там Анибалева?..
— Если б не замечали, разве можно было бы такой дом поставить...
А вот и Комаров переулок. Предпоследняя в переулке — туда под сосняк, под Оршицу — его усадьба.
Полдня в Комаровой хате
— Как селился? А все мое селение началось вот с этого дубка. Принес я его сюда (не дубок, а прутик еще) и в чистом поле посадил. Лене, жене своей, сказал тогда: «Вот тут будут жить Комары».
Дубок стоял еще зеленый. Только некоторые побуревшие листья опали уже на землю и прилипли к мокрой отаве.
— А потом хата появилась, сад зазеленел.
Сад, в котором сняты плоды, мокро дрожал под холодным ветром. Лишь пара поздних яблонь ярко светились небольшими красными яблоками, которыми были усыпаны деревца. Яблоки, хоть и красивые с виду, были кислые, твердые: чтобы повкуснеть, им, видимо, надо какое-то время вылежаться. А может, они позднее покажутся вкусными только потому, что тогда, зимой, нельзя уже будет пойти в сад и сорвать любое яблоко, которое на тебя посмотрит...
Просторный двор. Ухоженные хлевы. Новая кирпичная баня.
— О, с этой баней были у меня хлопоты. Только я ее построил, обновить захотелось, в своем пару попариться. Ну, натопил я ее — аж уши горят. Лена помылась и пошла в хату. А я с детьми остался. Сам парюсь, а дети в тазу плещутся. Слез с полка, а они белые-белые — как полотно. И сам чувствую, что и меня уже ноги не слушаются: как ватные стали. Боюсь, только, чтоб не упасть. Я тогда детей
быстренько повыкидал из бани в предбанник и тут же сам упал. Полежали мы немного, свежим воздухом подышали — отошли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51