— Бог в помощь, Ганна Романовна! — здороваясь, говорю я.
— Хотела сказать, мол, «велел бог, чтоб и сам помог», но не буду. Очень уж трудно его, этот лен, теребить.
Хорошо вот так иметь знакомых в колхозе, людей, недавно еще совсем чужих, которых ты встречаешь сегодня и на ферме, и на мехтоку, и в поле и с которыми у тебя уже есть о чем поговорить.
Разговорились.
— Оно верно, лен хороший в этом году, хоть и земля сухая. Только как мы с ним управимся, не знаю. Вот недавно были мы на совещании в районе — каждая звеньевая свой лен напоказ возила,— так Белозоров, начальник управления, шутил, мол, как посмотришь на выставке,— у каждой лен такой, что хоть ты его за пять единиц принимай. А как привезут, говорит, сдавать, так и за единицу нельзя принять — такой раскудлаченный, поломанный. «Так молотилки ведь жуют очень»,— оправдывались звеньевые...
Тетка Ганна подошла к аккуратно составленным' чубами снопам, где в середине, в холодноватой тени, стоял глиняный кувшин с водой, осторожно достала его, не нарушив суслона, обдула с краев все, что нападало, и с наслаждением напилась — что ж, если получилась такая задержка, так надо хоть напиться. Поставила кувшин снова в суслон и сказала:
— А наш председатель правильно сделал, что завтра объявил выходной день — мол, надо передохнуть, отдышаться перед жатвой. Конечно, надо. Но, ей же богу, вот сами увидите, что завтра все выйдут в поле, будут лен брать, несмотря на выходной. А если бы сделали рабочий день, вот крику да гвалту было бы: «Нам даже в воскресенье отдохнуть не дают, не пойдем на работу!» И не пошли бы.
День сегодня был какой-то необычный — все чего-то жда-
ли. Как тогда, весной, во время бездождья и засухи, ждали первого дождя. Мы ездили по полю, терли в пальцах коричневые колоски тимофеевки, которая уже созрела и, такая спело-бурая, радовала поле, а ты, вывеяв в ладонях маленькие беленькие зернышки, бросал их в рот и говорил:
— Рановато еще. Это ведь у нас семенной участок. Вот как станут колоски сверху осыпаться, тогда и начнем. Скосим сначала высоко, одни колоски,— на семена. А потом и низко — на сено.
Стояли возле белого, совсем созревшего уже, казалось, ячменя, который, поджав тяжелые усатые колосья — только жать! — гнулся к земле. А ты, лаская колос ладонью, говорил:
— Надо еще немного подождать. Это тоже семенной участок.
Ходили по гулкому, непривычно пустому амбару в Анибалеве, радовались, как заботливо и чисто прибран он и ухожен, подсказывали плотникам, как лучше вставить верхнее окно почти под самым коньком крыши, выбирали место с подветренной стороны, чтобы на нас не пылило от просторной площадки перед амбаром, которую длинными метлами аккуратно, доставая каждую пылинку, мели женщины.
День был действительно необычный. Он что-то в себе таил. Оно, это «что-то», гнало нашу машину от поля к полю, заставляло нетерпеливо тереть в пальцах мягкие колосья зеленоватых еще хлебов и с надеждой вглядываться в широкие волны на ниве.
Когда мы вернулись в Андреевщину, едва только открыли дверь в контору, кто-то из бухгалтерских работников с улыбкой встретил тебя:
— А тут, Михайлович, все телефоны пообрывали. Вас все ищут. И из райкома, и из райисполкома, и из управления только и спрашивают: «Начали жать? А почему не начинаете? Когда начнете?»
И действительно, только мы вошли в твой кабинет и еще не успели снять кепки, как настойчиво зазвонил телефон.
Звонил, как я понял потом, заместитель начальника управления Ступаков.
— Почему это «Большевик» не начинает? Шведов же всегда начинал жатву первым и заканчивал ее раньше всех.
— Ездили, смотрели — не поспели еще хлеба. Так зачем торопиться? Силосу нажнем, а тогда что делать?..
— Что это вы все — сговорились в этом году, что ли?
В прошлом году двадцать восьмого июля выехали, а сегодня уже и август начался, а вы все медлите.
— А что же мы можем сделать, если не время — не поспела рожь.
— Вам не время, а Литасову вон время. У вас не поспела, а у Литасова поспела. Что вы, в разных районах живете, что ли? Можно подумать, между вашими полями тысячи километров.
Я уже знал эту историю с Литасовым. Ему тоже звонили, его тоже торопили, и тогда он через несколько дней пригласил:
— Приезжайте, начинаю,— вывожу все комбайны.
К нему бросились разные уполномоченные, корреспонденты. Наехали — видят, и действительно начал.
А у Литасова было три гектара спелой ржи на песках. Вот он и вывел на эти три гектара чуть ли не все свои комбайны. Техника чудесная, механизаторы по работе за зиму соскучились — так они этот участок со всех сторон окружили и за несколько минут сжали — как раз только и хватило, чтобы корреспонденты успели заснять, как в колхозе имени Заслонова жнут... Убрал Литасов те три гектара, а потом сидит себе да посмеивается. Его уже не трогают,— он, считается, ведет жатву! — а других поторапливают:
— Почему не выезжаете? Вон Литасов давно жнет. Все комбайны в поле вывел...
Приехал председатель колхоза «Новая заря» Черников. У него стал трактор, а детали, которая сломалась, под рукой как раз не было.
— Может, выручишь?
— Надо у Комара спросить, есть ли у него.
Уезжая обратно с той очень нужной, хоть и не слишком дефицитной, видимо, деталью, Черников тоже жаловался на звонки:
— А я так в поле от них, от этих звонков, удираю. Уеду как можно дальше — тогда звоните себе. И в конторе всех предупреждаю: говорите, мол, что я в поле. А то все звонят: почему не жнешь да почему не жнешь. Будто я сам себе враг — мол, зерно поспело, осыпается, а я, дурак, все комбайны держу, в поле не пускаю выезжать. Когда хоть какая делянка поспеет, меня и подгонять не надо будет — сам не усижу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51