Интересовался, не остался ли у нас лен под снегом. У многих и картошку и ленок укрыла зимушка... Подожди, так мы же про Романовну говорили. Знаешь, мне тут рассказывали, что она, ее подруга Ксеня Цмак и другие женщины после войны в Оршу на элеватор зерно носили — госпоставки сдавать. Насыплют в заплатанные торбочки ржи, вскинут их на плечи — и пошли. И молоко на тележках возили. Понимаешь, нашли каких-то два ржавых колеса, смастерили тележку — поставят пару бидонов и поехали в Оршу план по молоку выполнять...
Такие женщины всегда были вместе с колхозом — и в его невзгодах и в его радостях. Не потому ли, хотя в наших -белорусских деревнях люди зовут друг друга по имени в глаза и по кличке — за глаза, ее, Кухаренку, все называют
только Романовной — как тебя, председателя, как учителей — словом, как всю сельскую интеллигенцию.
Листаем дальше дела заслуженных колхозников.
Иван Казакевич. Механизатор, свой, колхозный рационализатор. Из списанного комбайна сделал погрузчик. Вместе с бригадиром тракторной бригады Петром Комаром смастерил машину для рассеивания минеральных удобрений.
— Ты же сам ее видел,— сказал ты,— видел, когда мы осматривали нашу площадку для техники.
Да, видел. Хорошо, что не спросил, почему не сдаете в металлолом списанные машины. Теперь уж я знаю, почему рядом с площадкой, на которой столько хороших машин (кажется, больше, чем раньше было в МТС!), стоят и списанные комбайны — ждут рационализаторов.
Пелагея Аланцева. Доярка из Анибалева. Планирую сам себе: обязательно встретиться с нею.
— Она уже на пенсии. Но все равно коров своих доит. Человек же не может без работы. Особенно тот, кто всю жизнь трудился.
Василь Кавецкий. Шофер молоковоза.
— Ну, это вообще какой-то исключительный человек. И честный, и послушный, и аккуратный, и заботливый, и деловой, и чуткий...
Иван Хахлянок. Животновод.Михаил Хасман — бывший председатель.Всего восемь человек.Общее собрание приняло решение присвоить звание заслуженного колхозника еще и бригадиру тракторной бригады Петру Комару...
Вечером на той незнакомой улице, которая идет параллельно шоссе, я искал хату Ганны Кухаренки. Напрасно брал твой, Геннадий, фонарик — неожиданно белый после темных осенних ночей снег хорошо освещает и вечернюю
улицу.Снегопад утих. Немного успокоился и ветер. Только лениво, не спеша, как во сне, качаются деревья, скидывая с суков непривычную белую навесь. Мокрый, набрякший водою снег упруго и неподатливо оседает под ботинками. Улица — белая, чистая, будто только что застелена свежей скатертью. А где ступишь — холодновато зачернеет за тобой темный водяной след.
Хату Романовны нашел быстро. А вот хозяйки нигде не было. Я постучал щеколдой и только тогда увидел, что
на двери висит замок. Походил по двору, дошел до хлева, заглянул в дровяник, вышел даже в огород: думал — может, занятая какой-то непредвиденной заботою, вызванной сегодняшним осенним снегом, тетка Ганна хлопочет где-нибудь тут. Но нигде никого не увидел. Только наследил. Вот, думаю, будет завтра удивляться Романовна: какой же это чудак ходил у нее по двору и чего он искал — наследил, словно вор. Возле калитки меня встретил низенький худощавый человек в старой военной фуражке. Он что-то очень долго и взволнованно говорил мне, что-то пояснял, но я, хоть и внимательно слушал его, к сожалению, не понял ни одного слова.
— Так это же Степан, брат Романовны,— внес ясность ты.— Он глухонемой. Первый раз его и действительно никто не понимает. А потом, когда немного привыкнешь, когда слушаешь внимательно, все разберешь. Если б ты только знал, какой это работник! И с какой радостью он трудится, если б ты поглядел...
Утром я проснулся от светлой тишины, которая, казалось, прямо ломилась в широкие окна твоей председательской квартиры. И огорченно подумал, что снова, наверное, проспал утреннее совещание специалистов, которое всегда на рассвете собирается в конторе колхоза.
На кухне горел свет. Но тебя уже не было дома. Хотя в коридоре еще свежо и душисто пахло дымом папироски, которой ты, видимо, перед самым уходом затянулся. Я тихонько, чтоб не разбудить Ларису и Гальку — милых твоих дочек, вышел в сени, оттуда — на улицу. От твоей хаты огородами, или, как говорят, будущей улицей, которой еще нет, возле новых домов, что только строятся и где ты обещал квартиру кузнецу, заснеженной стежкой, по которой прошел еще только ты один, быстро добежал до конторы. Добежал и обрадовался — нет, не опоздал: сюда только еще собирались специалисты.
Легко, по-мальчишески сбив кепку на затылок, в кабинет вбежал Леня Васьковский — главный агроном. Молодой — видимо, наш ровесник. Поздоровался, скомкал в руках кепку и тихо сел на диван.
Как-то медленно, спокойно и сдержанно вошел Петр Комар, бригадир тракторной бригады. Высокий, сосредоточенный, он тоже спокойно и привычно сел (видимо, на свое ежедневное место), аккуратно сложил высокую шапку-папаху, не спеша разгладил складки на ней и прислушался: хотя путевки всем механизаторам и шоферам даются
на ночь, чтоб они не задерживались из-за мелочей, но все же могут быть какие-то уточнения.
Тяжело, но мягко ступая по полу теплыми бурками в галошах, вошла Ефросинья Буйницкая, заведующая фермой. Тяжеловато села на диван рядом с агрономом. Мне уже говорили, что Швед (не удивляйся, так тебя зовут в колхозе за глаза — так, видимо удобней) переманил Буйницкую из колхоза «Барацьбгг». Дал ей тут квартиру, она бросила там свою старенькую хатенку и переехала в Андреевщину.
— Михайлович, есть человек, который на работу к нам фуражиром просится,— начала Буйницкая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51