Видимо, жаворонок, так как я успел, кажется, даже увидеть его небольшой испуганный хохолок... И, видимо, молодой. Ибо какая же это умудренная хоть несколькими веснами жизни и гнездования птица решилась бы согревать свое гнездо около такой шумной дороги, на самом виду?
Возле меня, возле гнездышка, фыркнула, промчалась грузовая машина. Не успел даже испугаться — только пронеслось облако пыли. Шофер, видать, удивился — что это, мол, за чудак, почти на самой дороге, согнувшись, стоит над колеей...
Сколько же тебе, пугливый жаворонок, приходится каждый день вот так торопливо выпархивать из гнездышка и нетерпеливо ждать, когда можно будет снова вернуться к запыленным яичкам, которые успевают за это время немного остыть?
Сегодня оно чаще всего так и бывает: справа басовито рокочет трактор, слева — другой, позади — третий, а где-то впереди, как в том вон кустарнике возле фермы, стараясь перепеть этих говорливых и голосистых рокотунов, захлебывается своей песней соловей...
Сегодня уже даже гнездо надо искать долго и настойчиво. А завтра, если не утихнет на земле наша необъявленная, но широкая война с природой, видно, самый обычный подснежник, которых сегодня еще много в наших лесах, надо будет искать как что-то уникальное. И, как грибо-вища, надо будет обязательно знать места, где растут эти цветы- пробейснега...
Потолкавшись там, поговорив здесь, заглянув на ферму, в контору, походив по колхозному двору, заставленному техникой, и нигде не встретив тебя, я уже, Геннадий, честно говоря, даже разозлился на самого себя — мол, зачем было так легко от тебя отрываться? Вот попробуй теперь снова напасть на твой след, когда всюду, где только ни спросишь: «Не видели ли вы председателя?» — все отрицательно крутят головами или, занятые своими делами, коротко отвечают «нет» и снова берутся за прерванную работу — что ж, весна есть весна, весною разговаривать некогда.
— Нет, не видел,— ответил и Владимир Садкович, снабженец колхоза.— Я и сам его жду.
Что ж, подождем вместе — вдвоем и ждать веселее.
— Он еще из межколхозстроя не вернулся...
Мы с Садковичем присели на какие-то железяки возле кузницы. В кузнице весело стучал молоток, радостно и звонко пело железо. Тяжелые удары молота по наковальне на слух казались очень легкими. Так может работать только человек, который не знает, что делать со своей радостью.
— Что это Слонкину так весело? — просто чтобы не молчать, спросил я.
— А чего ему скучать? — ответил Садкович.— Завтра он едет в свой Калининград. За женой едет. Заберет — и сюда. Ему Михайлович, пока новый двухквартирный дом будет готов, в конторе комнатку освободил.
Так оно, наверно, всегда бывает — не может человек, который трудится честно, скрыть своего настроения. И радость его, и боль его обязательно выдаст рабочий ритм, который никогда не бывает равнодушным к его мыслям и ладу души.
Сидеть наскучило. Поднялись и пошли по дороге, разъезженной между хлевами, гаражами, мастерскими,— туда, под конюшню. Навстречу бежит заведующая фермой Буй-ницкая. Именно бежит. Меня это немного удивило, так
как я уже, честно говоря, привык к ее тяжеловатой и спокойной походке.
— Не видели вы Михайловича? — спросила она и, ,не дожидаясь ответа, побежала своей дорогой.
— Ого, и Буйницкая умеет бегать! — вслух удивился я.
— А куда денешься, забегаешь,— глядя, как удаляется заведующая фермой, ответил Садкович.— Это же семьсот литров молока скисло. Говорят ведь, что бабы и есть бабы. Это же додуматься — пожалели льду, сколько надо, положить. Сэкономили, называется. Столько молока свернулось! Бабья экономия, называется!..
Снабженец Владимир Садкович работал когда-то в Орше мастером на льнокомбинате. Сегодня он среди тех, кто из рабочих снова сделался крестьянином — вернулся с производства в свой колхоз. Ты сам, Геннадий, знаешь, какая у него теперь нелегкая и хлопотливая должность.
Давай-ка послушаем, как «достает» для колхоза все, что надо, твой снабженец.
Полчаса с Садковичем
Вот ты говоришь — колхоз, колхоз. А порой, бывает, не совсем с ним и считаются, с твоим колхозом. Давай поедем как-нибудь вместе — посмотришь. Повез я вон как-то в Борисов мотор ремонтировать: так, мол, и так, я Садкович, из колхоза «Большевик», говорю.
— Откуда, откуда? — спрашивают.
— Из колхоза «Большевик»,— гордо повторяю я.
— Ну и что с того? — удивляются.
— Мотор привез в ремонт.
Приняли. А я ведь знаю, что машина без этого мотора стоит. Вот чудак, будто они не знают... Знают и они. Ну, я так ласково, осторожненько и прошу:
— Как бы это... ускорить...
— Ах, ускорить?! — злятся.— Тогда на, забирай свои документы назад. Бери, бери, бери... Нам больше не о чем говорить.
И знаешь, всунули опять мне в руки мои колхозные бумаги. Стою, как дурак, с ними: кому пожалуешься? Пошел к директору — «не можем». Пошел к заместителю — «не хотим». И только главный инженер человек попался — поддержал меня. Еле-еле сдал я тогда этот мотор. А ты говоришь...
* * *
А то на Осинторф ездил. Не знаю, кто до меня был там — то ли агроном, то ли экономист,— но вернулся он ни с чем. Не выписали торфокрошки. Михайлович говорит: «Поезжай ты, Садкович». Поехал я, зашел в приемную — много народу ждет. Я к двери, а секретарша мне наперерез:
— Куда вы? У директора совещание!
Но я чуть опередил ее. Вскочил в кабинет, с улицы оглядеться пока не могу — никого не вижу. Попросил извинения и говорю:
— Я из колхоза «Большевик». Не могу ждать. У меня четыре машины под вашими окнами стоят. Выпишите торфокрошки.
Смотрю, взял директор мои бумаги, подписал и отдает мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51