А то и какой воз дров председатель даст нарубить тому, кто хорошо работает... Бригадира все еще не было.
— Вот и с водою у нас плохо. Ты же, сынок, я знаю, прошел по улице, небось увидел, что ни одного колодца на ней нет. А какая же это улица без колодца, правда? Что за деревня без воды? Мы вон там в лощине воду берем. Бывает, что и не хватает. Первые выберут, а кто проспал, те уже ведрами в грязи болтают, болтают, пока какого месива с полведра наскребут.
Заговорившись с Пёклой Куляихой, я и не заметил, как на аржавское поле, которое хорошо открывалось глазам с нашей лавочки, въехал трактор с картофелесажалкой. И спохватился только тогда, когда столб пыли уже дымился где-то посреди поля. Я, понимаешь, забыв, что у вас, Геннадий, наряды раздаются с вечера, что уже тогда каждый знает, чем будет заниматься завтра, настойчиво ждал бригадира и наивно думал, что, пока он не вернется от коров, в бригаде будет стоять вся работа...
Когда я дошел до Аржавки, половина поля была уже засажена. Стеснительный, неловкий и рассудительный Гриша Медвецкий не спеша вылез из кабины трактора и поздоровался за руку:
— А, это вы? А я уже думал — может, какой представитель из района проверять идет, правильно ли картошку сажаем.
Гриша весь серый от пыли. Даже на лице, которое теперь у него серого цвета поля (только зубы белеют да глаза синеют), лежит такой пласт пыли — хоть ты расписывайся на нем. Гриша снял кепку, взял ее за козырек, хлопнул о гусеницу — облако пыли взорвалось над нею. Провел ладонью по щеке — и от уха до подбородка засветилась полоса белого, пока еще не загорелого лица.
— Давайте быстрее загружаться да поедем,— убедившись, что перед ним не очередной представитель из района, сказал Медвецкий колхозникам на картофелесажалке и сам полез в кабину.
А я стоял и любовался, как послушный руке тракториста кронштейн высунулся и повис над самою дорогой, где в пыли, словно откормленные поросята, лежали огромные мешки с картошкой; как мощные зажимы брали за уголки, будто за уши, белые мешки и легко поднимали
их над машиной — чтобы высыпать картошку в бункеры, людям оставалось только развязать мешки... Любовался и радовался, ибо знал, как раньше трудно было посадить в срок картофель. Вспоминал, как когда-то ты говорил: «Картошку сажать теперь не проблема. Тут самое главное навоз поразбрасывать, почву подготовить».
Рыгор Медвецкий осторожно тронул с места свой агрегат, и сразу же за ним заклубилось облако пыли. Скоро уже не стало видно ни трактора, ни картофелесажалки, ни женщин, что стояли на ней: казалось, столб пыли сам по себе ровно идет по полю, оставляя за собою с одной стороны сухую, выбеленную уже солнцем землю, а с другой — бурую, влажную, только что разворошенную и потому пахучую почву...
А чем же все-таки пахнет земля? Вот так, если ее, только что перевернутую, холодноватую еще, возьмешь в руку, разотрешь в горсти,— кажется, у нее и запаха особого нет. Земля как земля. Черная, бурая, беловатая или желтоватая... И пахнет она только землею. А из нее, оплодотворенной трудом, и из нее, до которой еще никто не дотронулся, рождаются все запахи, какие только знают, а может, еще и не смогли узнать даже такие тонкие органы обоняния, какими обрадовала природа зверей и человека. Потому что и запах огня, разложенного на опушке леса или в поле, и запах свежего хлеба, что волнует даже сытого человека, и запах антоновок, которые тяжело сгибают ветви,— все это от земли. И она, земля, никогда не повторяясь, дает свой особенный запах каждому цветку, каждому растению, каждой ягоде, хотя все они, если внимательно вдуматься, пахнут только землей. Да еще, может, солнцем, небом, ветром и всеми четырьмя временами года...
Возвращаюсь в Андреевщину. По облакам пыли, которые клубятся тут и там, безошибочно можно догадаться, что где делается.
Вон то облако на поле, которое уже завернуло на горе и снова спешит в низину,— это, конечно, агрегат Гриши Медвецкого. Вон в том быстром и белом облачке, что мчится по дороге в Аржавку,— наверное, машина, которая везет перебранную картошку: спешит, чтоб не простаивала из-за нее картофелесажалка. То облако сопровождает машину с силосом в Кобыляки, это облако готовит почву под картошку, а там в Анибалево поехал на своем молоковозе заслуженный колхозник Василь Кавецкий.
Наблюдая за густыми и многочисленными кустами пыли, что все разрастались и разрастались вокруг, я наконец вспомнил, чего не хватает этой весне. Дождя не хватает, хорошего дождя!
А то я все ходил, глядел и чувствовал: ждешь чего-то ты, председатель, ждут твои льноводы и хлебосеи. Оказывается, все ждали дождя. От твоих колхозников я даже слышал такое шутливое хвастовство: «Нам два дождика в мае — и агрономы не нужны!» Только дождя, спорого и теплого дождя, ждали бурые пригорки, чтобы, вымытыми от прошлогодней отавы и листвы, чисто зазеленеть прогретыми боками. Дождя, который бы прибил разъезженную машинами пыль, ждала дорога. Дождя, чтоб еще больше зазеленеть, ждала листва. Дождя ждала земля — и то, что в ней уже лежит, и даже то, что мы будем еще ей доверять.
Задумавшись, я и не заметил, как едва не наступил на маленькое птичье гнездо,— из-под самых моих ног испуганно выпорхнула пташка и, точно стрела, воткнулась в ближайший куст. Беззащитное, не по времени доверчиво открытое для всех гнездышко было свито в колее, что осталась чуть сбоку от дороги в засохшей глине, из которой реденько торчали травинки,— видимо, весною тут как раз объезжали лужу. В гнездышке было два рябеньких, под цвет вспаханной земли, яичка: это, очевидно, жаворонок так неосмотрительно выбрал себе место и начал обживать его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51