А ей же семьдесят — восемьдесят рублей надо платить. Где я их возьму? Правда, взять можно, но как это колхозникам объяснить, что я ихними деньгами так неразумно распоряжаюсь? Да и вы сами за такую «бережливость» критиковать будете...
На том конце провода, наверно, не соглашались с тобою. Это было видно по твоим глазам, которые, прищурившись, глядели куда-то в угол, на сноп прошлогоднего льна.
— Да поймите вы меня, не нужна «Большевику» пока что радистка. Потом, со временем, я, честное слово, сам попрошу...
В кабинет зашел Прыма. Тот Прыма, который в прошлом году оправдывался перед тобою, почему они с Хахлянком в первую метель не подвезли на ферму кормов. Он нерешительно, медленно и неуверенно шел по просторному кабинету к столу, а подойдя и почувствовав, что разговор по телефону будет долгим, сел почти рядом с твоим председательским креслом и начал терпеливо ждать.
— С чем хорошим пришли, Прыма? — сразу же, кладя трубку, спросил ты.
— Надо было бы, Михайлович, картошки выписать. Мне немного, каких-нибудь килограммов триста.
— А что, свою поели уже?
— Немного мы, а немного коровка, свиньи помогли...
— Не могу, Прыма, выписать, никак не могу.
— Как это — не могу? Разве я не заработал?
— Заработать-то вы заработали. Но и колхозу, видимо, картошки не хватит, чтоб отсеяться. Вон Васьковский был в Анибалеве, говорит, что мало уже осталось. Самим резать придется...
— Так мне же немного...
— Да, немного. Вот я вам выпишу триста килограммов, а если не хватит колхозу досеять, так мне что, на базар прикажете ехать картошку покупать на семена?
— Вот какая она, справедливость! Как по семнадцать часов под солнцем и дождем стоять, так тогда Прыма, дурак, стой, тогда Прыму все видят, а когда Прыме картошка нужна на семена или на еду — так ему тогда финдос под нос. Ладно, не хотите, так я брошу к черту этих коров и в бригаду пойду. Зачем мне мучиться. Пойду вон на картофелесажалку стану...
— А там же пыльно.
— Я и буртовать люблю.
— А там же тяжело.
— Да я и на разных работах справлюсь.
— А там же не так денежно.
— Зато отработал свои часы — и пошел спокойно домой: никаких тебе ни хлопот, ни забот. Ты ушел, и все за тобой ушло.
Дальнейшего вашего разговора я, Геннадий, не слышал. Не увидел, когда ушел Прыма. Случайно под стеклом на твоем столе я заметил два листа бумаги, вырванные, видимо, из одной и той же ученической тетради и исписанные аккуратным почерком. Чувствуя неловкость, что вот так неожиданно открывается перед тобой какая-то другая жизнь знакомого тебе человека, который успел уже чем-то понравиться, я медленно, будто шел по неровной дороге, читал бригадирову исповедь.
«Правлению колхоза «Большевик» от бригадира бригады № 2 Бухавца В. В.
Объяснение Сим объясняю следующее: ввиду слабости своего характера в первые дни июня этого года я в рабочее время был в нетрезвом состоянии, наряды колхозникам давал нечеткие и неконкретные, проверку работы не производил, а четыре дня вообще не выходил на работу. Понимая, что я заслуживаю наказания, даже снятия с работы, я очень прошу
простить мне мое поведение и дать возможность работать на прежней должности. В дальнейшем обещаю работать без аморальных проступков, честно и добросовестно.
Бригадир Вл. Бухавец. 8 /VIII».
И второй листок был такой же:
«Правлению колхоза «Большевик» от бригадира бригады М 2 Бухавца В. В.
Объяснение По поводу своих действий, которые выразились в нарушении правил ведения общего собрания колхозников 29/ХП, я могу объяснить нижеследующее: на собрание я пришел в пьяном виде, так как в этот день у меня были гости и я не нашел силы воли, чтоб отказаться и не выпить. До настоящего времени я никак не могу понять, как это я допустил такие действия. Я, конечно, был в сильном опьянении и сейчас плохо помню, как себя вел и что говорил. Но этим я нисколько не оправдываюсь и не оправдываю свои действия, так как ритм собрания уже был нарушен, и я полностью, конечно, виноват, чего и не отрицаю. Но для себя я не могу понять, почему я такое допустил, ибо за все время своей работы я всегда проводил линию правления колхоза, линию районного руководства, всегда старался доказать колхозникам правильность решений правления колхоза, никогда и нигде не высказывал недовольства. А вот на основании выпивки вел себя непристойно. И для себя никак не могу понять содеянное, так как оно не вяжется, это значит, не совпадает с моим мышлением. Я, понятно, заслуживаю строгого наказания, но от всей души прошу понять меня и мои действия и простить мою вину.
Бригадир В. Бухавец. 5/1».
Только закончив читать, я увидел, что ты внимательно и, наверно, давно уже наблюдаешь за мной.
— И это Бухавец? Бригадир? — только и смог спросить я.
— Да, Бухавец. Да, бригадир,— будто еще раз заново переживая оба те случая, ответил ты.— Все правильно. И понимаешь, когда трезвый — Бухавец милый, даже стеснительный человек, чудесный организатор. А как только выпьет — пиши пропало. Правда, после он все подгонит, наверстает. Парень он разворотливый, энергичный. Но...
Я понимал, что значит это «но». Говорить как-то не хотелось. Молча мы посидели в глуховатой тишине кабинета. И каждый из нас, видимо, думал по-своему, но об одном и том же.
Начало смеркаться. Не знаю, как кому, а мне всегда нравится такая пора, когда вот эти светло-серые сумерки еще не назовешь вечером, но уже и день, который, кажется, вместе с солнцем медленно уходит за горизонт, тоже неловко называть днем. Хорошо тогда, не включая света, в темной комнате сидеть вот так возле окна и рассеянно смотреть на улицу, где пока еще светло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51