«Господин Комацу помешался на политике и промотал на этом все свои угодья», — говорили о нем, но старик отлично знал, что политиканство далеко не всегда ведет к разорению, совсем наоборот. В свое время в связи с новым земельным налогом ему удалось почти за бесценок скупить лесные участки. В период, когда фабриканты шелка добивались от правительства денежных ссуд, он стал одним из крупнейших держателей акций предприятий Кадокура.
Но теперь, увы, здоровье изменило ему! Самыми тяжелыми ударами для старика были экономический кризис, наступивший после первой мировой войны, и нынешнее военное поражение Японии. Но он не сомневался, что люди, поставленные у кормила власти, политические деятели, в чьих руках находится ключ от всей жизни страны, сумеют найти какой-то выход из нынешнего тяжелого положения.
— Цутому Ногами? Хм! Этот молокосос, бывало, только и знал, что зарился на мою должность! Ну, да ладно. У него есть деньги, да и... Хм!
Пока старик бормотал, Нобуёси вежливо слушал его, а когда ворчанье прекращалось, снова начинал читать.
Лучи солнца упали на вделанный в пол очаг с черной блестящей решеткой, и крюк над очагом вспыхнул золотом.
Мутными, слезящимися глазами под дряблыми отвисшими веками старик посмотрел на служанку, и она, поспешно обойдя очаг, приподняла его парализованную ногу и принялась растирать.
— Перестань! — завопил старик, когда Нобуёси начал читать список кандидатов от компартии и предвыборные лозунги коммунистов.
— Долой мо-мо-монархию?.. Что такое?.. — с Дрожавших в его руке палочек упал комочек риса. — Как пра-правительство допускает это безобразие? Хм!..
— Но ведь Япония приняла Потсдамскую декларацию. Поэтому пока приходится терпеть, — ответил Комацу.
В ту же секунду палочки вместе с чашкой для еды полетели в голову служанки.
— Эта По... по... Потсдам... — гнев душил старика. — Этого я... этого я... не могу постичь!
Втянув голову в плечи, с зернами риса в волосах, служанка растирала старику ногу.
— Отобрать землю... заставить платить налог на имущество... — старик захлебнулся. Передохнув, он снова заговорил слабым, дрожащим голосом, держа на весу парализованную руку. — Что же делать тогда нам, помещикам?..
Нобуёси, положив газету на колени, смотрел на огонь. Ни отец, ни сын, казалось, не замечали служанки, которая с виноватым видом, вся красная, распухшими руками выбирала рисовые зерна из своих волос.
— Это покушение на собственность! Ну, проиграли войну, капитулировали — ладно! Но эта По... По... Как она называется?.. Это уж никак в голове не укладывается...
Старик кончил есть и, пока его поили чаем, продолжал брюзжать, — хотя нога и рука у старика были парализованы, но язык работал исправно. За последнее время эти крестьяне-арендаторы, ворчал он, совсем обнаглели. Даже поденщики, и те распевают дерзкие песни.
— Слышишь? — раскричался он под конец. — Запомни хорошенько! Если даже мы станем нищими, будем умирать под забором, Комацу никогда не будут сами обрабатывать землю. Слышишь? Комацу были когда-то первыми вассалами дома Сува! Никто из наших предков никогда не таскал навоз! Чем носить бочки с навозом, лучше благородно расстаться с жизнью... лучше петлю на шею...
Скрестив руки на груди, Нобуёси смотрел в одну точку. Всё, что говорил отец, было просто старческими бреднями, всё это уже устарело. Нобуёси и сам не имел, конечно, ни малейшего желания таскать навоз, но надо
было найти какой-то иной выход. Уж если пришла беда, то не с петли на шею нужно начинать!
Однако сын прекрасно понимал отца, когда тот говорил, что Потсдамская декларация не укладывается у него в голове!..
Служанка повела старика в постель. Дойдя до порога, он обернулся.
— Нобу! Нобуёси! Позвони по телефону Кинтаро. Скажи, чтобы Рэн забрали домой, слышишь? — приказал он. — Она болтала там что-то, что переезжает в заводское общежитие... Хоть она и девчонка еще, а в последнее время тоже стала «красной», дура!
Упершись ладонями в колени, Нобуёси поклонился. Значит, Рэн всё-таки переезжает! Проводив отца глазами, он с минуту рассматривал развешенное на стене старинное оружие, потом, обхватив руками голову, повалился навзничь. Теперь он дал волю своим чувствам. Он в бешенстве тряс головой, стучал ногами по циновкам. Через несколько минут Нобуёси затих.
Он встал и прошел к себе в комнату. Переодевшись в офицерский мундир, в котором он ходил на службу, Нобуёси вышел из-за перегородки. Лицо его снова было спокойно. Своей всегдашней твердой походкой он пошел к Рэн.
В комнате Рэн царил такой беспорядок, что некуда было ступить. Большой чемодан, перевязанный бечевкой, ящик с книгами, маленький ящичек с туалетными принадлежностями, постель, увязанная в пестрый платок, — всё это было сложено в углу комнаты и готово к отправке. Сама Рэн, в утреннем халатике, подпоясанном шнурком, стоя на коленях, усердно трудилась над разбросанными по полу плакатами.
«Народное правительство или правительство императора?», «Голосуйте за нашего кандидата Сэнтаро Обаяси, за светлое будущее Японии!», «За представителя трудящихся, за кандидата от коммунистической партии Сэнтаро Обаяси!» — было написано на плакатах красной и зеленой краской.
Рэн писала вчера лозунги до поздней ночи, но так и не успела всё закончить. Сегодня, даже не позавтра кав, она опять принялась за работу. Приближались выборы, и у заводских комсомольцев дел было по горло.
Особенно доставалось Рэн. Сегодня Икэнобэ и Оноки должны были проводить на заводе референдум, и Рэн одной пришлось написать пятьдесят плакатов. После обеда она должна была вместе с другими девушками-комсомолками расклеивать их по городу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113