— Что... что вы делаете?
— Сжигаем, вот что!
Директор даже не взглянул на мастера. Он рвал бумаги и пачками бросал их в огонь. На его лице с сильно
развитыми скулами, с коротко подстриженными седеющими усами и квадратным подбородком выступил пот. Это был крупный человек с барской надменной осанкой—трудно было представить себе, что Сагара «выбился в люди» из рабочих. Но сейчас во всей его внушительной фигуре была заметна какая-то внутренняя растерянность, и чем резче были движения рук, рвавших чертежи и документы, тем явственнее это чувствовалось.
Еще молодой, по-видимому из студентов, офицер, с бледным от недосыпания и переутомления лицом, хмуро поднес два пальца к козырьку фуражки.
— Ну, я пойду...
— Да, да, разумеется... — директор выпрямился. Потом внезапно бросился за торопливо уходившим офицером и, не догнав, поклонился спине молодого человека, который годился ему в сыновья.
— Это — приказ? — хриплым от волнения голосом спросил Накатани, молча наблюдавший всю сцену. Сидевший на корточках Такэноути взглянул на Накатани и засмеялся.
— Никакого приказа, — со злостью ответил директор Сагара. — Американская эскадра уже на рейде в Иокогама, понимаешь? — он сердито покосился на Накатани, как будто возмущаясь его неуместным вопросом, и вдруг, точно вспомнив что-то очень важное, обратился к Такэноути:
— Живо.верни-ка на минуту господина капитана...— скороговоркой произнес он, но тут же бросил в огонь бумаги, которые еще держал в руках. — Впрочем, не надо, я сам... Ты присмотри здесь...
И, подтягивая на ходу брюки, сползавшие с круглого, как барабан, живота, директор побежал к галерее.
— Ну и дела пошли! — воскликнул Такэноути и снова посмотрел на Накатани. На его лице с жиденькими усиками появилась ехидная усмешка. — Наш господин Жаба, кажется, совсем потерял голову...
Мастер молчал. Такэноути, прозванный «директорским подпевалой», всегда вызывал у него неприязненное чувство. Когда после выступления императора по радио все собрались в заводской конторе, этот сорокалетний бухгалтер энергичнее всех выступал против капитуляции, Такэноути, местный уроженец, был конторщиком
еще на шелкомотальной фабрике Кадокура и в качестве «административных кадров» вместе с фабрикой достался в наследство компании «Токио-Электро».
— В правлении тоже, как видно, полная паника... Жаба вернулся вчера из Токио с последним поездом...— Такэноути всегда был в курсе всех дел компании.
Глядя на жирную, короткопалую руку Такэноути, сжимавшую палку, которой он с невозмутимым видом то подбрасывал тлеющие связки бумаг, то пошевеливал их, Накатани думал про себя:
«Если американская эскадра уже на рейде в Иокогама, зачем сжигать всё это? Какая необходимость уничтожать бумаги, раз Япония всё равно уже капитулировала?»
— А любопытно было бы знать, Накатани-сан, насколько в Америке развито производство нейлона? Восстановится производство шелка в Японии или нет, как вы полагаете? — Такэноути взглянул на него из-под припухших век своими хитрыми маленькими глазками. Казалось, только этот вопрос и занимал его сейчас.
Накатани, не отвечая, смотрел на огонь. Чертежи, загораясь, вспыхивали желтым пламенем, коробились, а затем чернели, превращаясь в пепел. Проекты, сгорая, на мгновение белели, и все его расчеты — результат напряженного многолетнего труда — обозначались с особой четкостью. Чертежи деталей измерительных приборов разнообразных конструкций для самолетов и подводных лодок — всё это теперь погибало в огне.
«Неужели вся моя работа была преступлением?»— Накатани круто повернулся и пошел прочь.
А ведь в эти проекты он вложил всю свою изобретательность, все свои знания... Сколько похвальных листов от компании получил он за эти чертежи!
«Неужели всё то, что я делал, было преступлением?» — повторял он, но так и не мог ответить на этот вопрос.
— Накатани-кун! — позвал его кто-то, но он не слышал. Согнувшись и сразу ослабев, будто после тяжелой болезни, мастер дошел до галереи. Вдруг он заметил Араки, который расспрашивал о чем-то девушку-работницу из сборочного цеха; лицо ее было знакомо Накатани.
— Да не бойся! Говори смело, кто это сказал? Сага-
pa-сэнсэй? Ну, конечно, всё это ложь! Да постой, постой... — уговаривал Араки, крепко ухватив за плечо порывавшуюся бежать девушку. Вид у нее был испуганный, на юном смуглом лице выделялись большие глаза, губы дрожали. Казалось, она не могла ни слова вымолвить от страха. Она молча вырывалась, видимо, стараясь как можно скорее убежать от Араки.
— В третьем общежитии работницы волнуются... Пойду узнаю, в чем дело, — взглянув на Накатани, бросил на ходу Араки и зашагал за девушкой по темной галерее в общежитие.
Здание третьего общежития было окружено высоким деревянным забором, усаженным поверху гвоздями. В общежитии жили бывшие работницы фабрики Кадо-кура.
Коридор во втором этаже общежития сейчас был завален корзинами, котомками, узлами, повсюду были разбросаны мешочки с рисом, разбитые баночки с помадой, гэта для улицы; выскочившие из пазов сёдзи готовы были вот-вот повалиться — кругом царил такой беспорядок, что некуда было ногу поставить.
Толкаясь, перебраниваясь, девушки тащили корзины, хватали забытые вещи — ханагами, гребенки, осколки разбитого ручного зеркальца, сетки для волос, подушечки для иголок и прочую-мелочь — и торопливо рассовывали всё это по узлам и мешкам.
— Кими-тян! Кими-тя-а-ан! — кричала Фуми Ямамото, староста одной из комнат. Вся ее одежда состояла из темносиней куртки до колен, из-под которой виднелись голые ноги.
Кими-тян, девушка с коротко подстриженной челкой, на вид несколько моложе Фуми, прижав корзину коленом, затягивала ее веревкой;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113