Мальчуган, что-то весело лепетавший, пуская слюнки и ковыляя по земляному полу, попытался ухватиться за котел, в котором кипели коконы. Но пойманный за край рубашонки, он был водворен на место.
Томоко, такая же рослая девушка, как и старшая сестра, лежала на животе, вытянув белые полные ноги, прикрытые подолом юбки, и весело распевала:
Развевались знамена...
С тех пор как Хацуэ поспешно уехала с завода, она всё время испытывала какую-то безотчетную тревогу, ей казалось, будто ее подхватил и уносит куда-то стремительный поток. В поселке не было ни радио, ни газет, но перемены, происходившие вокруг, давали о себе знать каждый день. Хацуэ чувствовала себя как человек, который, даже находясь в доме, не может не прислушиваться к страшному завыванию далекой бури, когда на улице бушует ураган, когда сильный ветер срывает ставни и громко стучат наружные двери.
Томоко напевала теперь любовную песенку. Во время войны, когда Хацуэ с подругами пряла шелк на фабрике Кадокура, эта песня считалась запрещенной.
— Когда ты успела выучить эту песню?
— А как только война кончилась, на следующий же день!
— Быстро!
Бойкая, своенравная Томоко перевернулась на спину и продолжала петь. Фабрика, на которой она ткала парашютный шелк, находилась сейчас в стадии реорганизации, так как правительственный контроль и заказы были отменены.
— Добрый день!
За оградой проехал велосипедист в военной фуражке, и Томоко ответила на его приветствие.
— Знаешь, кто это? Киё Фудзимори... Отрастил себе в армии усы. — Томоко захихикала, потом, состроив серьезную мину, прошептала: — Все возвращаются... Теперь и у нас в Торидзава будет весело!
По дороге снова кто-то прошел. Дом старика Тосаку стоял на самом краю деревни, и, может быть, поэтому девушкам казалось, будто во всех ста тридцати домах сейчас хлопают двери, впуская и выпуская вновь прибывших.
По дороге брели репатрианты. Согнувшись в три погибели, они тащили свои пожитки, и капли пота стекали по их лицам. Навстречу им катили на велосипедах молодые парни, одетые в новенькие военные рубашки. Они быстро проносились мимо дома, отпуская шуточки по адресу Хацуэ. Толкая перед собой ручные тележки с вещами, шли девушки-работницы, возвращавшиеся с фабрик.
За деревьями показался человек в военной фуражке, с худым, почерневшим лицом. Он медленно, как будто с трудом, поднимался по дороге и, поравнявшись с домом, посмотрел на девушек странным пристальным взглядом. Хацуэ приподнялась да так и застыла — слова приветствия застряли у нее в горле. На лице человека резко выдавались скулы, заострившийся подбородок блестел от пота. Глубоко ввалившиеся измученные глаза устремились на Хацуэ, как будто силясь узнать ее. Но вот на лице его мелькнула слабая тень улыбки, и че-
ловек, слегка коснувшись рукой козырька военной фуражки, медленно побрел дальше.
— Ой, да ведь это Мотоя Торидзава, — прошептала Томоко.
Хацуэ молча ухватилась за колесо прялки. Ей вспомнилось, как на вокзале в Окая, размахивая флажком с яркокрасным кругом солнца, она провожала новобранцев; среди них был и Мотоя. Хацуэ была членом молодежной группы поселка Торидзава, и когда кто-нибудь из ее поселка уезжал на фронт, частенько ходила с фабрики на вокзал провожать их.
— Хоть бы и наш братец поскорее вернулся домой! Томоко говорила о брате Торадзиро, втором сыне
старика Тосаку, находившемся в Маньчжурии в Кван-тунской армии. Ходили слухи, будто все солдаты этой армии были взяты в плен советскими войсками.
Хацуэ доставала из котла прыгавшие в кипятке коконы и связывала обрывавшуюся нитку. Она испытывала жгучий стыд. И зачем только она тогда флажком махала и так легкомысленно, ни о чем не задумываясь, пела: «Возвращайтесь с победой, храбрецы!»? Ей было невыразимо тяжело. Хацуэ не сумела бы объяснить, была ли эта война справедливой или несправедливой, для чего и кто ее начал, но сейчас ей казалось, будто кто-то жестоко в чем-то ее упрекает. «Перед кем же я виновата? Кто помог бы мне разобраться в том, что у меня на душе?» — думала Хацуэ.
— Хацу-тян, Хацу-тян, ты дома? — За оградой мелькнула белая соломенная шляпка, и во двор стремительно влетела Кику Яманака. Поглощенная своими мыслями Хацуэ заметила ее, только когда Кику очутилась прямо перед ней.
— Послушай-ка, послушай! Говорят, наш завод снова начинает работать! — задыхаясь, сообщила девушка.
На Кику были рукавицы и таби — как видно, она прибежала прямо с поля.
— Возле насыпи я встретила Такэноути-сэнсэй... (Девушки по-прежнему добавляли к имени Такэноути почтительное «сэнсэй», как привыкли называть его на фабрике.) И вот, понимаешь, он сказал, что хозяева решили снова открыть завод... И чтобы мы были готовы выехать сразу, как придет телеграмма...— Кику нако-
нец уселась на террасе, она чуть не захлопала в ладоши от радости. —Нет, ты подумай только, как это хорошо! Мне уже так опротивело таскать навоз, так опротивело, мочи нет!
Кику так же как и Хацуэ было двадцать три года, но у девушки было забавное круглое личико, маленький рост, и, может быть, поэтому она выглядела моложе. Подхватив на руки Тиё-ити, она начала забавлять его, высоко подбрасывая мальчика и приговаривая: «Полетели, полетели!» Девушка была радостно возбуждена и время от времени принималась мурлыкать какую-то песенку.
— Что это ты поешь? — спросила Томоко, услышав незнакомый мотив.
— Да не знаю, вчера только выучила...
Забавное личико Кику приняло серьезное выражение, и она спела куплет из песни «Лодочник с реки То-нэ». Исполняя эту легкомысленную любовную песенку, она нарочно раскачивалась всем телом в такт мелодии и, закончив петь, неожиданно высунула язык.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113