Дзиро хотел было уже порвать газету, но рука его почему-то дрогнула и застыла в воздухе.
Он рассердился на того, кто нарисовал эту карикатуру.
Казалось, опрокинутый пинком ноги с грохотом рушится алтарь, воздвигнутый в душе Дзиро. Он смотрел на рисунок, закусив губу, словно превозмогая боль.
Однако несмотря на то, что душа его была уязвлена, Дзиро не чувствовал в себе энергии для того, чтобы отразить этот удар. Секунда проходила за секундой, протянутая к газете рука немела и опускалась.
Что это значит? Почему он колеблется? Дзиро вспомнил, как совсем недавно спорил с Иноуэ об императоре. Тогда Дзиро с кулаками набросился на такого же, как он, демобилизованного солдата только за то, что тот крикнул: «Плевать я хотел на твоего императора! По его милости началась эта война!»
В сознании Дзиро Потсдамская декларация, «Наёмный труд и капитал» существовали отдельно от представлений об императоре. Связь между войной и капиталистами он уже постиг, но император, казалось ему, ничем не был связан с капиталистами. Это никак не укладывалось в голове Дзиро, ему нелегко было сразу разобраться во всем происходящем.
Дзиро почудилось, что лицо императора на карикатуре изменяется. Император постепенно исчезал — на его месте появился равнодушный человек по имени Хирохито.
И вдруг, заслоняя императора, перед Дзиро возник образ погибшей в огне матери. Мать представилась ему так ясно, словно она была здесь, рядом с ним. Худая, с резко очерченным подбородком, она что-то кричит ему, широко раскрывая рот...
Губы Дзиро задрожали. И хотя он еще не совсем оправился от потрясения, вызванного карикатурой на императора, но она почему-то больше не интересовала его.
Карикатура па императора снова возвратилась на серую шершавую бумагу, и только лицо матери всё еще четко вырисовывалось перед ним. Дзиро пошевелил рукой и, подперев подбородок, глубоко вздохнул.
В дождливый полдень конца января 1946 года на заводе Кавадзои проходило общее собрание по созданию профессионального союза.
Во всех цехах остановились машины; даже в конторе почти никого не оставалось, кроме десятка старших служащих и директора.
Из проходной время от времени выходили служащие охраны и тревожно поглядывали на другой конец заводского двора, застилаемого косыми струями дождя, перемешанного с ледяной крупой, где зябко ежилось под низко нависшим небом старинное, но еще прочное здание, в котором обычно устраивались собрания.
Здесь, где когда-то процветали Кадокура — короли японской шелковой промышленности, — на предприятии, с которым были связаны первые их успехи, впервые за
более чем полувековую его историю создавался сейчас профессиональный союз.
На сцене на председательском месте сидел Сатору Тидзива. Вчера поздно вечером он вернулся из Токио, куда ездил вместе с Араки, чтобы наладить связь с профсоюзной организацией главного завода компании, объявившего забастовку. Тидзива сидел вполоборота, закинув руку за спинку стула, и казался совершенно спокойным. Глядя на него, можно было подумать, будто он давным-давно знал, что всё получится именно так, как это происходит сегодня. Тидзива словно и не удивляло, что за какие-нибудь несколько дней события сделали его одним из организаторов профсоюза, и никто из присутствовавших в зале тоже, по-видимому, не находил в этом ничего странного.
И действительно, выдвижение Тидзива было до некоторой степени закономерно. На заводе Кавадзои следовали установкам профсоюзной организации главного завода, где в профсоюз вошли даже старшие мастера и начальники цехов. И хотя среди служащих было меньше членов профсоюза, чем среди рабочих, но старые традиции, согласно которым один мастер стоил нескольких десятков рабочих, всё еще существовали. Да и сами рабочие не были достаточно сознательны и достаточно сильны для того, чтобы в такой короткий срок самостоятельно создать профсоюзную организацию без помощи передовой, революционно настроенной технической интеллигенции, то есть, иными словами, —без служащих. Поэтому никто не удивился тому, что председателем собрания оказался Тидзива.
После Тидзива одну из первых скрипок на этом собрании играл Тадаити Такэноути. В начале собрания он огласил «Учредительную декларацию профессионального союза рабочих завода Кавадзои». Такэноути то суетливо бегал по сцене, с многозначительным видом выглядывая из-за занавеса, то спускался в зал, подходил к служащим заводоуправления и что-то нашептывал им, то, сидя на сцене, расточал во все стороны любезные улыбки. Словом, он вел себя так, будто всё это собрание было организовано только благодаря его, Такэноути, трудам...
Сегодняшнее собрание нарушило некоторые традиции, соблюдавшиеся до сих пор в этом зале. Стулья,
стоявшие по обеим сторонам сцены и вдоль стенки, были убраны. Служащие сидели вместе с рабочими на полу, скрестив ноги. На том месте, где раньше красовалось изречение: «Священная страна Япония — первая во вселенной», — теперь висел лозунг: «Создадим рабочий профсоюз!»
Но старые традиции еще давали себя знать. Служащие сидели группой у самой сцены, повернувшись к залу вполоборота. От рабочих-мужчин выбранными в организационный комитет оказались Оноки и Икэнобэ, но представителей работниц не было видно. Все они, в том числе и Хацуэ Яманака, прятались за спинами подруг на правой половине зала, отведенной для женщин. Только две девушки из заводоуправления — цеховая конторщица Хана Токи и Рэн Торидзава — сидели на местах, где должны были находиться выборные от работниц.
И всё-таки начавшееся в полдень собрание в первые же два часа дало блестящие результаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113