Хацуэ Яманака и другие девушки-работницы сидели справа от сцены на местах, отведенных для женщин, и чувствовали себя очень свободно и непринужденно. За все десять лет, что они здесь работали, им не приходилось еще испытывать ничего подобного. Сегодня они никого не боялись — даже самого директора. Ведь вот, служащие заводоуправления — и те сидят вместе со всеми. Можно смеяться сколько угодно, можно шутить — и никто не взыщет с них за это! Девушки не могли себе представить, чтобы им действительно удалось добиться пятикратного повышения заработной платы. Но они согласны были и на участие в забастовке, и на «рабочий контроль над производством, какие бы лишения им ни пришлось испытать.
И всё-таки чувство безотчетной тревоги всё сильнее охватывало девушек. Чем забавнее звучала речь оратора, тем больше они нервничали, именно потому, что сочувствовали ему и соглашались с тем, что он говорил. Если бы они сумели выразить то, что в эту минуту было у них на душе, девушки непременно выступили бы, хотя это и шло в разрез со всеми традициями. Атмосфера собрания всё накалялась, нарастающее возбуждение могло каждую секунду разрешиться взрывом — рабочие чувствовали, что именно от них зависит, чтобы это нескладное выступление стало реальной силой!
Внезапно Оноки пронзительно выкрикнул, ударив кулаком по столу:
— Император — вот кто военный преступник! Девушки заметили, что в зале вдруг наступила тишина. Все растерянно переглядывались.
В переднем ряду, там, где сидели члены «Общества Тэнрю», встал Комацу в офицерском мундире.
— Я протестую против таких оскорбительных выражений!
Комацу неторопливо поднялся на сцену, прошел мимо председателя и приблизился к Оноки. Тидзива, привстав, что-то сказал и потянул Комацу за рукав мундира, но тот едва взглянул на председателя и не выразил ни малейшего желания уйти со сцены.
Теперь, когда дело приняло такой неожиданный оборот, маленький оратор, несмотря на всю свою неопытность, повел себя очень мужественно.
— Мы должны... мы должны... покончить, наконец, с легендами о «священном ветре», покончить с поддержкой императора!... — продолжал выкрикивать он, искоса поглядывая на внушительную фигуру Комацу.
Голос его звучал пронзительно, как паровозный свисток, но теперь уже никто не смеялся. В зале воцарилась гнетущая, напряженная тишина. Комацу продолжал стоять рядом с Оноки. Слова оратора всколыхнули сомнения, таившиеся в глубине сознания каждого. Чтобы разрешить их, нужно было теперь дать четкий ответ: можно ли считать императора военным преступником, или нет? Следует ли поддерживать императора, или нет?
И когда Оноки, закончив речь, схватил свой конспект и сошел с кафедры, а его место без разрешения председателя занял Комацу, среди общей растерянности никто не воспротивился этому.
Председатель встал. На сцену из-за кулис вышли Араки и Касавара; представители рабочих вскочили со своих мест. Икэнобэ чувствовал, что выступление его может и не состояться, и он то доставал, то снова прятал в карман конспект своей речи.
— Успех и поражение на войне находятся во власти судьбы, — начал Комацу. — Пусть на сей раз военное счастье нам изменило, и императорская армия, истекая кровью, потерпела поражение...
Он стоял, засунув руки в карманы, расставив ноги, слегка откинувшись всем корпусом назад, и говорил
негромко, серьезным, внушительным тоном, точь-в-точь, как командир роты, читающий наставление солдатам. Его слова словно отрезвили людей. Уж не ошибочным ли было то радостное волнение, в котором они находились с, самого полудня?..
— С благоговением повторяю: его величество император— это столп, на котором зиждется всё наше существование, существование японской нации. Это признали войска Объединенных Наций, это признала Америка, и даже в условиях капитуляции было оговорено, что государственный строй Японии останется неизменным!
— Правильно! — крикнул зычным голосом кто-то из членов «Общества Тэнрю». Даже в середине зала, где сидели рабочие, послышались неуверенные аплодисменты, удивительно отчетливо прозвучавшие в наступившей тишине. Эти аплодисменты еше усилили тревожное напряжение.
— Нет, неправильно! Председатель! — послышался вдруг звонкий голос Рэн Торидзава.
Председатель посмотрел на нее, как бы предлагая ей подождать, пока Комацу закончит говорить. Все были удивлены смелым выступлением девушки и выжидающе смотрели на нее. Рэн выпрямилась.
— Комацу-сан говорит неправильно. Это реакционное выступление!..
Рэн, одетая в белый свитер и красную юбку, словно издеваясь над Комацу, с усмешкой смотрела на него снизу вверх, слегка склонив голову набок.
Она заговорила, держа в руках сложенный вчетверо номер газеты «Акахата» и то и дело заглядывая в него. В ее звучном голосе не заметно было ни тени смущения. Вначале все с удивлением смотрели на Рэн.
— ...император несет ответственность за агрессивную войну. Без свержения императорского режима невозможно осуществить демократизацию Японии...
Из самого конца зала, где разместились рабочие токарного цеха, долетел взволнованный возглас Фуру-кава:
— Верно!
Но очень скоро интерес к выступлению Рэн начал остывать. В ее речи встречалось слишком много непонятных ученых слов, чтобы она могла найти отклик в
этой аудитории. Комацу смотрел на Рэн со сцены, словно дожидаясь, когда она кончит. Выражение его лица было всё таким же торжественным, и это спокойствие свидетельствовало о том, что выступление Рэн ничуть не смутило его.
— Выступление Комацу-сан, направленное на поддержку императора, отражает идеологию помещичьего класса, тесно слившегося с монополистическим капиталом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113