Держа замерзшими пальцами «вечное перо», он взглянул на стихотворение, переписанное им третьего дня.
Твой образ прекрасный всегда предо мною...
Синъити хотел сделать в дневнике запись о том впечатлении, которое произвели на него прочитанные брошюры. Но пока он подыскивал подходящие выражения, мысли его отвлеклись и приняли другое направление. Синъити всё время беспокоился, как бы его чувство к Рэн не оказалось недостаточно возвышенным. В письмах Рэн то и дело встречались такие выражения, как «мой дорогой», «мой любимый Синъити», но никогда она не писала о чем-нибудь интеллектуальном, возвышенном.
Вот, например, что было написано в письме, вложенном в голубой конверт, который Синъити держал сейчас в руках:
«День за днем провожу я в горах, в печали и скуке. Горы уже совсем обнажились. Скоро они покроются снегом... И когда я подумаю, что мне придется провести здесь в одиночестве всю долгую, долгую зиму, я места себе не нахожу... Теперь я уже не могу прожить без вас ни одного дня...»
«Любовь должна быть основана на чем-то высоком и одухотворенном!» — думал Синъити. Мысли эти возникали у него в силу какого-то инстинктивного протеста против разницы в положении между ним и Рэн. И хотя Синъити и не отдавал себе в этом отчета, он стремился подавить то неосознанное волнение, которое пробуждало в нем очарование женственности, исходившее от Рэн, очарование, которому он не в силах был противиться.
Он положил на подушку фотографию Рэн и принялся рассматривать ее. Удивительное дело — лицо Рэн на карточке как будто менялось в зависимости от тех чувств, которые он испытывал. Сейчас Рэн, слегка; откинувшись назад, смотрела на него строго и отчужденно, и в уголках ее изогнутых, губ как будто затаилась насмешка.
— Господин офицер! — крикнул вдруг Фурукава.
Синъити чуть не подскочил от неожиданности. Фурукава, наверное, снилась война, он что-то бормотал во сне, выпростав из-под одеяла голую волосатую ногу.
— Тише ты! Напугал...—Синъити встал и поправил на нем одеяло. Фурукава всё еще продолжал шевелить губами.
Синъити погасил лампу и некоторое время лежал в темноте с открытыми глазами. «Э, да так можно совсем раскиснуть!» — подумал он. Синъити вдруг охватило беспокойство. Да приедет ли она вообще?
Паровозные свистки, скрежет буферов сцепляемых вагонов, голос, объявлявший по радио название станции, раздавались, казалось, над самым ухом. На станции Ками-Сува было паровозное депо, и даже ночью здесь не прекращалось движение.
Внезапно со стуком раздвинулись сёдзи соседней комнаты. Это Цутии, с узлом за плечами, спешил попасть на первый поезд, отправляющийся в Токио. В Токио жили жена и дети Цутии.
Крепко сжимая в руке фотографию Рэн, Синъити продолжал лежать с широко открытыми глазами; крадущиеся шаги послышались за стенкой у самого его изголовья; шаги удалялись по направлению к лестнице.
Первая мысль Синъити, когда он проснулся, была о лежавших под подушкой брошюрах. Да, да, сегодня же утром нужно вернуть их Накатани... По лицу Синъити скользили проникавшие сквозь сёдзи солнечные лучи, и он медлил открыть глаза.
Сегодня из-за отсутствия электроэнергии завод не работал. Это было похоже на внезапно прекратившееся движение. Казалось, время остановилось, и даже самое понятие времени исчезло... В особенности это было чувствительно в конце месяца, когда деньги уже давно были истрачены.
— Который час? — Синъити раскрыл наконец глаза и взглянул на соседнюю постель.
Фурукава, подставив голую спину лучам солнца, усиленно теребил свою рубаху.
— Что это ты делаешь? — спросил Синъити. Фурукава весело повернулся к нему с улыбкой на озорном курносом лице. Он бил вшей.
— Перестань, слышишь? — Синъити, как ужаленный, вскочил с постели, но его ждал еще больший сюрприз. В изголовье постели Фурукава на раскрытых страницах тоненькой книжечки валялись огрызок яблока и папиросные окурки. Несомненно, это был первый номер «Акахата»!
— Послушай! — голос Синъити звучал необычно
сердито, и Фурукава с удивлением посмотрел на него. — Откуда ты это взял?
Брови Фурукава опустились, и лицо приняло несчастное выражение.
— Прости, пожалуйста, — проговорил он с виноватым видом, как ребенок, которого бранят.
— Ну, знаешь ли... — Синъити не находил слов. Ведь это была тайна. Накатани давал читать эти брошюры только немногим избранным людям.
— Ты прочел это?
— Угу, прочел, — ответил Фурукава, продолжая держать в руках рубашку и недоумевая, почему Синъити придает этому такое значение.
Синъити был поражен: если Фурукава прочитал брошюры, то как он может быть так спокоен?!
— Ну и что же ты обо всем этом думаешь?
— Да там что-то совсем непонятное... — ответил Фурукава, глядя на свою рубашку.
Услышав этот равнодушный ответ, Синъити облегченно вздохнул и в то же время почему-то почувствовал себя оскорбленным.
— А я вот хотя и не всё понял, но только... — начал было Синъити после некоторой паузы.
Но Фурукава, казалось, уже успел позабыть об этом. Он вышел на балкон и, насвистывая, преспокойно стряхнул через перила яблочные огрызки и окурки с брошюры.
— Я вообще, знаешь ли, терпеть не могу всех этих коммунистов и тому подобное...
Он бросил брошюру в комнату и, перегнувшись через перила, закричал:
— Эй, девушка, девушка, постой-ка, минуточку! Снизу доносились женские голоса.
— Иди-ка сюда скорее! — оглядываясь на Синъити, Фурукава жестом поманил его на балкон. Потом, заложив пальцы в рот, засвистел, поглядывая на девушек.
Когда Фурукава начинал заигрывать с женщинами, Синъити невольно краснел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113