От астрального тела никто не может требовать платы за учение, и если ко времени поступления в университет жизнь не станет легче, он, Аннес, пошлет и в Тарту своего флюидного двойника. А сам будет работать где придется, главное — заработать хотя бы столько, чтобы не голодать. А то ведь его будничная оболочка может до того ссохнуться, что двойнику придется вселяться в кошку или даже в сына лавочника, появившегося на свет как раз в эту минуту. Вот был бы номер! В кошку, в конце концов, можно было бы превратиться, например, в такого кота, как их Принц, который не боится ни других котов, ни собак, делает только то, что сам считает нужным, и умеет ценить дружбу. А вот с сыном лавочника дело обстояло бы хуже. Отпрыск лавочника, прежде чем стать человеком, должен расти румяным, толстым маменькиным сынком, деньги его испортят с малых лет, и настоящий человек так из него и не получится.
Об астральных телах и переселении душ Аннес продолжал думать и около того поворота, который называют поворотом Седого старика и где опрокидывается столько автомашин. Он пытался угадать, который может быть час. Часов он не имел, ни наручных, ни карманных, а если бы и имел, они сейчас валялись бы где-нибудь в сейфе ломбарда, как мамины кольца и серебряные часы отца. Мать заложила бы и отцовский черный воскресный костюм, но его не приняли: материал-то хороший, плотный, еще царского времени, но покрой старомодный — брюки узкие, пиджак с разрезом, такой фасон носили еще до мировой войны; костюм нельзя будет продать с аукциона, если не выкупят. У Аннеса воскресного костюма нет, пиджак и брюки из разного материала, да и эти вещи изношены до последней степени. Так что от часов все равно не было бы толку, часы хороши тогда, когда у тебя есть работа, а нет работы — приходится часы продавать или нести в ломбард.
До сих пор Аннесу не удавалось осуществить свои планы. Он не нашел места ученика, хотя побывал по меньшей мере в десяти механических мастерских, а также на заводах Крулля, «Ильмарине» и в порту. Ходил всюду, несмотря на то что с заводов продолжали увольнять рабочих, ходил просто для очистки совести. В портовых мастерских Аннес обиделся на мастера, к которому с трудом удалось пробиться: тот нашел, что Аннес слишком молодой и хилый. Молодой — это верно, но не хилый. Худой, правда, однако не слабее других парней его возраста. Летом Аннес немножко зарабатывал — на постройке набивал драночные щиты под штукатурку; но двухмесячного заработка не может хватить на весь год. А раз постоянная работа оставалась только мечтой, значит, отодвигался и колледж. Но Аннес не вешал голову, он принимал такое положение как неизбежность, он ведь не единственный, кому не удается достичь желаемого. На свете всегда так. А его время еще впереди, кто хочет учиться, может учиться даже после военной службы. Найдет же он когда-нибудь постоянную работу! Кризис не будет длиться вечно, хотя капитализм и кризис—одно от другого неотделимы.
Достигнув поворота Седого старика, Аннес решил, что шагает слишком медленно, и ускорил темп. Появился даже спортивный интерес — попробовать, с какой скоростью он вообще может идти. Бежать, конечно, ни к чему, отец даже предупреждал, чтобы Аннес слишком не спешил,— вспотеет, а потом простудится; на улице, на ветру это легко. Но что поделаешь, если так и подмывает пуститься побыстрее. Аннесом сейчас овладел такой порыв. Шагать вдруг стало легко, хотя он и одет по-зимнему, на шоссе местами скользко, а кое-где снегу по щиколотку—верно, ночью была метель. Настроение почему-то сделалось хорошее, даже отличное, как будто он не спешил, чтобы заработать жалкие гроши, а просто прогуливался для собственного
удовольствия и развлечения, точно какой-нибудь сын ^авочника... На мгновение он даже почувствовал себя Ьчастливым, мир словно засиял перед ним, хотя солнце еще не всходило. Такие минуты Аннес переживал и раньше, они возникали чаще всего сами собой, и потом трудно было объяснить, почему вдруг ему сделалось так удивительно хорошо. Сейчас как будто и не было никаких причин радоваться, вся зима пошла насмарку, работы нет, та работа, которую он выполняет уже третий день,— это не его работа, а отцова, и не обычная работа отца, а так называемые временные вспомогательные работы. Его, Лннеса, па бирже труда не регистрируют: ему еще пет восемнадцати лет. Да и будь он восемнадцатилетним, будь он на учете на бирже труда — какой толк, работы все равно не получить. Даже вспомогательных работ хватает немногим, может быть, только десятой части всех безработных, не больше. И распределяют эти работы, как некое благословение божье, прежде всего среди семейных. Эти вспомогательные работы — не работа, а издевательство над работой, только крайняя нужна заставляет людей ими заниматься. Но, к своему удивлению, Аннес должен был признать, что даже на вспомогательных работах чувствует себя хорошо, не так славно, как сейчас, но все же неплохо. Несмотря на то что занят бессмысленным делом — дробит камень, в то время как существуют камнедробильные машины, волки со стальными челкь стями; несмотря на то что за день напряженного труда не зарабатывает и кроны. Человек — странное существо, если и не все люди, то он, Аннес, во всяком случае. Аннес почувствовал удовлетворение в тот момент, когда понял, что справится. Он боялся двух вещей: что рабочие станут смотреть на него косо и что он не сумеет работать. Но к нему никто не отнесся плохо, собственно, на него и внимания не обратили, все бранили городское самоуправление, установившее такую идиотскую расценку на кубический метр щебенки, что даже опытный рабочий-камнелом еле-еле выбивал крону в день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62