— Предположим, что так действительно думает и Натан,—уклонился Аннес от прямого ответа.— Но это еще ничего не доказывает и не опровергает.
— Отлично, я вижу, что не ошибся,— продолжал Рихи.— Постараюсь доказать и опровергнуть. Предположим, кто-то хочет твоим близким, например твоей сестре или твоему отцу, накинуть петлю на шею. Что ты сделаешь в таком случае? Конечно, бросишься на палача. Или ты и на этот счет имеешь особое мнение? Нет? И то слава богу. Почему же ты требуешь, чтобы классово сознательные элементы, которых ты называешь деятелями с Вокзального бульвара, чтобы эти люди сложа руки смотрели, как соцы в братском единстве с буржуазией затягивают петлю на горле у рабочего класса? Каждый, кого хоть сколько-нибудь волнует судьба рабочего класса, обязан, прямо-таки обязан, Аннес, разоблачать соцев. И правых, и левых. Их Приторная фразеология придумана, чтобы обмануть тебя и меня. Иогансон, которого ты, наверно, считаешь левым, твердит вам — не пресмыкайтесь, мол, не кланяйтесь, не гнитесь, лучше сломиться, чем согнуться,—• а что он сам сделал? Только словами бросался! К какому конкретному делу призвал? Какую подлинную боевую акцию предпринял? Почему он не ведет вас на демонстрацию, на всеобщую забастовку? Не-ет, такие шаги Иогансону не нравятся. Потише, ребята, поспокойнее, уважайте законы. Вам говорят: нечего латать насквозь прогнивший строй, открывайте революционный огонь! Но где ты видел, чтоб какой-нибудь из ваших левых краснобаев открыл огонь?
Аннес хотел возразить Рихи, что ни один молодой социалист уже не считает Иогансона левым, но Рихи, войдя в азарт, не давал ему и слова сказать. А когда Рихи кончил, Аннес уже не смог спорить. Не смог, потому что ему вспомнились братья Рихи. Они словно встали у Рихи за спиной и слушали его. Они смотрели на Рихи, такие, какими Аннес их помнил,— тихие, с задумчивыми глазами, улыбающиеся про себя. Братья были высокого роста, как и Рихи, широкоплечие, но гораздо более спокойного нрава. В ночь на первое декабря они мирно спали дома, но через три дня их арестовали и расстреляли по приговору военного суда, потому что считали их большевиками. Они действительно были большевики, это Подтверждали все, отец Аннеса — тоже, но в восстании они не участвовали. Многие из тех, кого зарыли на болоте в Сеамяэ, не брались за оружие, но это их не спасло: они были убежденными большевиками, и этого оказалось достаточно. Рихи имеет право обвинять соцев, ведь их тоже можно считать убийцами его братьев: те, кто одобряет убийство,— такие же убийцы, как и сами палачи. Аннес не высказал ни одного из придуманных им доводов — воспоминание о братьях Рихи зажало ему рот. Даже самые веские слова теряют силу перед кровавым преступлением, так всегда бывает.
— Вы, наивные ребята, может быть, искренне хотите служить революции, но опытные предатели ломают вас, как соломинку,— продолжал Рихи, видя, что Аннес молчит.— И вы в конце концов сгибаетесь на манер Рея и Ойнаса, что бы там ни говорили ваши фюреры. В своих учебных кружках вы спорите и рассуждаете, читаете друг другу засушенные рефераты, а буржуазии от этого ни малейшего ущерба.
Аннес почувствовал себя прижатым к стенке. Они и сами критиковали старых лидеров партии за то, что те объединяются с буржуазными партиями и входят в правительство, говорили они и о том, что против вапсов надо выступать гораздо более резко,— но Аннес не стал об этом рассказывать Рихи. Какое значение имеют слова, Рихи никогда не найдет общего языка с людьми, которые не отмежевывались от деятелей, давших свое благословение белому террору. И здесь же, на улице, шагая рядом с Рихи,— а вместе с Рихи шли и его расстрелянные братья,— Аннес спросил себя, что же ему делать? Уйти с Тынисмяги? Или вообще махнуть рукой на все происходящее вокруг? Он как раз хотел спросить у Рихи совета, но тот опередил его:
— Если вы действительно хотите что-то сделать на благо рабочему классу, не слушайте того, что вам говорят ваши партийные тузы. А затем вы должны выкинуть из своего союза всяких фрейбергов, взять руководство в свои руки и приступить к подлинным боевым акциям. Думай и решай. Хочешь ли ты стать борцом революции или просто так болтать языком о всяких проблемах.
Аннес и на это ничего не сказал, словно был одним из братьев Рихи, которые уже не могут говорить. В мыслях его царил хаос, настоящее вавилонское столпотворение, и он только слушал.
Рихи перевел речь на другое:
— В какой ты гимназии? Гуманитарной или реальной?
Аинес покачал головой:
— Со школой дело табак.
Рихи начал с жаром доказывать важность учения.
— Если башка варит, не бросай. Хоть душу вон, а жми изо всех сил. Я вот не старался учиться, а теперь прямо-таки в беде. Иной раз чувствуешь себя круглым дураком. А дурак ничего для революции сделать не может, только галдит впустую. Если других возможностей нет, читай. Читай политическую литературу, читай историю, читай хоть повести, рассказы. «Коммунистический манифест» читал?
Глаза Аннеса лукаво блеснули.
— Маркс и Энгельс пишут, что коммунисты во Франции объединяются с социал-демократами против консервативной и радикальной буржуазии, оставляя за собой право критиковать их фразы и иллюзии. Коммунисты всюду поддерживают всякое революционное движение против буржуазного строя.
Рихи расхохотался, дружески толкнул Аннеса в бок и сквозь смех выругался:
— Ах ты, пес! Смотри, как чешет! У тебя чертовски хорошая память! Профессор, да и только! Но я надеюсь, ты раскумекал, о чем в «Манифесте» идет речь? Там говорится о революционном движении.
В этой шутливой брани была какая-то доля одобрения— Аннесу отдавалось должное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62