Интересно, что Пушкин в этом стихотворении обращается к церковнославянской языковой стихии, от которой прежде отказывался. Он создает здесь род изысканно-архаической, высокой поэтической речи — в духе державинской. В этих новых
языковых устремлениях Пушкина — отражение новых содержательных устремлений, отражение общей тенденции к созданию высокой поэзии мысли. Для такой поэзии как раз и нужен был не язык Батюшкова, не язык Жуковского, а возвышенно-одический язык Державина. Замечательно, что еще совсем недавно Пушкин относился к Державину с достаточной долей скептицизма. Июнем 1825 г. датирован самый резкий отзыв Пушкина о Державине. В письме к Дельвигу он писал: «Этот чудак не знал ни русской грамоты, ни духа русского языка (вот почему он и ниже Ломоносова). Он не имел понятия ни о слоге, ни о гармонии — ни даже о правилах стихосложения. Вот почему он и должен бесить всякое разборчивое ухо» (IX, 152).
В том же письме Пушкин называет это свое мнение «окончательным». На деле оно оказалось менее всего окончательным: оно было не только высшей точкой критического отношения Пушкина к Державину, но и предвестием неожиданного и резкого поворота. После этого высказывания, после 1825 г., наступает заметное повышение положительного интереса Пушкина к Державину, что выражается и в соответствующих признаниях Пушкина, и в его следовании в творчестве державинским языковым традициям. Примером последнего как раз и является стихотворение «Пророк». Оно стало одним из первых образцов у Пушкина высокого державинского стиля — но за этим первым последуют и другие. Отныне Пушкин будет осваивать державинский язык в произведениях высокой, философской мысли, и сам этот язык станет своеобразным показателем высокой мысли и содержания. После 1825 г. Пушкин будет пользоваться державинской стилистикой не постоянно, не всегда — но на взлетах своего поэтического творчества.
Другим стихотворением того же тематического цикла, что и «Пророк», является написанное в Михайловском в 1827 г. (из Москвы для устройства своих дел Пушкин на время вернулся вновь в Михайловское) стихотворение «Поэт». По первому впечатлению оно заметно отличается от «Пророка»: в нем изображен поэт не только па высоте его призвания, но и в минуты обыденной жизни. Однако в том, что имеет отношение к акту творчества, поэт и здесь оказывается сродни пророку: «Но лишь божественный глагол/ До слуха чуткогс коснется, /Душа поэта встрепенется, /Как пробудившийся орел».
Во втором стихотворении поэт показан не только как поэт, но во всем его человеческом обличье. Это делает стихотворение не сниженным, а более интимным, это не отменяет высоты в звучании темы, но делает это звучание более разнообразным и внутренне подвижным. По существу, «Поэт» — это не только программное произведение, не только обобщенный, «групповой» портрет поэта, но и портрет сугубо индивидуальный, лирический. В глубинах и истоках этого стихотворения — мысль Пушкина о самом себе, род самопризнания, что и придает поэтической мысли особенную живость, теплоту, убедительность:
Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботах суетного света
Он малодушно погружен...
Пафос субъективности здесь выявляется и в общем настрое стихов, в их нервных интонациях и не менее того — в отдельных деталях. Поэт у Пушкина в заботах света «малодушно погружен». Так, такими словами Пушкин говорит в это время (ср. стихотворение «Воспоминание») не столько о других, сколько о себе. В финале стихотворения поэт бежит «на берега пустынных волн, в широкошумные дубровы». И этими словами Пушкин мог бы сказать, и не раз говорил, о самом себе. Стихотворение «Поэт» многими своими чертами похоже на авторскую исповедь, которая в силу своей глубокой значимости приобретает всеобщее, в известном смысле философское значение. Так теперь часто будет у Пушкина. Это его, чисто пушкинский путь к философским откровениям в поэзии.
В следующем, 1828 г. Пушкиным было написано еще одно стихотворение того же цикла — «Поэт и толпа». Оно вызвало самые разноречивые толки, которые продолжались еще много лет и десятилетий спустя после смерти Пушкина. Отдельные строки этого произведения повторялись как символ веры, они писались на знаменах апологетов «чистого искусства». Между тем в стихотворении нет ничего такого, что в глубоком смысле слова противоречило бы идеям «Пророка». Здесь рассматриваются только еще новые проблемы, связанные с высоким призванием поэта: может ли и должна ли поэзия приносить
прямую пользу человеку и человечеству? И в чем именно заключаются ее значение и ее польза?Все это старые и вечные вопросы — философские вопросы. Позднее один из крупнейших, представителей русского философского романтизма, В. Ф. Одоевский, еще раз поставит эти трудные вопросы и так на них ответит: «бесполезное» составляет разгадку всех внешних действий человечества и «украшение жизни». Более того, оно служит основанием жизни, самым несомненным доказательством чего является поэзия. Человек «никак не может отделаться от поэзии», «в мире психологическом поэзия есть один из тех элементов, без которых древо жизни должно было бы исчезнуть...».
Философские идеи В. Ф. Одоевского до некоторой степени являются родственными тем мыслям и идеям, на которых основано пушкинское стихотворение. Когда у Пушкина толпа пеняет на поэта за бесполезность его песен («Как ветер песнь его свободна, / Зато как ветер и бесплодна: / Какая польза нам от ней?»), Пушкин, устами поэта отвечая на эти обвинения, вовсе не утверждает бесцельности поэзии в глубоком значении этого понятия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74