Я каждый день, восстав от сна,
Благодарю сердечно бога
За то, что в наши времена
Волшебников не так уж много.
К тому же — честь и слава им!—
Женитьбы наши безопасны...
Их замыслы не так ужасны
Мужьям, девицам молодым...
Все это производит впечатление яркой неожиданности, за всем этим видна творческая сила, творческие возможности свободного поэтического сознания, видны разум, и прихоть, и всемогущество поэта-творца. За этим — поэтическая шалость, дерзость и поэтическая, живо впечатляющая новизна. Поэзия, утверждал Пушкин в «Путешествии В. Л. П.»,— «не только в обширных созданиях драмы и эпопеи, но и в игривости шутки, и в забавах ума, вдохновенных ясной веселостию» (VI, 214). О Пушкине — авторе «Руслана и Людмилы» — можно сказать то же, что он сам сказал однажды о Языкове:
Как ты шалишь и пак ты мил,
Какой избыток чувств и сил,
Какое буйство молодое!
Поэтическая шалость и поэтическая шутка Пушкина — вовсе не безделка. Для пего это всегда путь к поэтической свободе и к художественным открытиям. «Руслан и Людмила», заметил Б. В. Томашевский, «была поэмой, обращенной не к прошлому, а к будущему». Она намечала пути дальнейшего движения пушкинского гения. В пей вырабатывались те формы, которыми, усовершенствовав их и преобразив, Пушкин воспользуется в зрелых своих созданиях. В частности — в «Евгении Онегине».
Пушкин недаром в самом начале «Евгения Онегина» напоминает читателям о «Руслане и Людмиле»: Друзья Людмилы и Руслана! С героем моего романа Без предисловий, сей же час Позвольте познакомить вас...
Несомненно, что между первой пушкинской поэмой и его романом в стихах есть глубокая внутренняя преемственность, которую и сам Пушкин осознавал. Она заключается прежде всего в самих принципах художественного создания. Процесс одновременного разрушения и создания жанра, характерный для «Руслана и Людмилы», происходит и в «Евгении Онегине». В «Евгении Онегине» Пушкин разрушает традиционные формы романа (он пишет не просто роман, а роман в стихах — «дьявольская разница!») и создает новые. Новое и в «Евгении Онегине» создается путем иронического преодоления
омертвелых форм и создания па этой основе живых, живо воздействующих. «Руслан и Людмила» подготавливала будущий пушкинский роман в стихах и характером повествования. Уже в поэме Пушкин создает основанный на ритме четырехстопного ямба непринужденный, легкий, разговорно-поэтический язык, который будет так характерен для «Евгения Онегина». В поэме же — а затем и в романе — широко используется Пушкиным возможность вне-фабульных авторских отступлений. Таким отступлением, например, открывается третья песня поэмы «Руслан и Людмила»:
Напрасно вы в тени таились
Для мирных, счастливых друзей,
Стихи мои! Вы но сокрылись
От гневных зависти очей.
Уж бледный критик, ей в услугу,
Вопрос мне сделал роковой:
Зачем Русланову подругу,
Как бы па смех ее супругу,
Зову и девой и княжной?
Ты видишь, добрый мой читатель,
Тут злобы черную печать!
Скажи, Зоил, скажи, предатель,
Ну как и что мне отвечать?
Здесь и тон (иронический), и характер речи, и обращения попеременно то к критику, то к читдтелю, и все другие приемы предвещают некоторые «лирические отступления» «Евгения Онегина». Поэма «Руслан и Людмила» для Пушкина многое важное открыла, с нее многое началось. Поэма не стоит особняком на пушкинском поэтическом пути. Она тесно связана с последующими пушкинскими достижениями. И, может быть, именно в этом главное ее значение для русской литературы.
Число прямых подражаний ей было невелико, имена подражателей малоизвестны: А. А. Шишков — автор поэмы «Ратмир и Светлана», М. П. Загорский — автор рыцарской повести «Илья Муромец». Названные произведения были малоудачны, и никаких откликов, кроме эпиграмм, они не вызвали. «Руслан и Людмила» Пушкина непосредственно не создала традиции в русской поэзии. Но она имела важные последствия для творчества Пушкина и уже тем самым — для русской литературы.
ЮЖНАЯ ССЫЛКА. РОМАНТИЧЕСКИЕ ПОЭМЫ
В апреле 1820 г. в письме к Вяземскому Пушкин писал об окончании им «Руслана и Людмилы». В том же месяце его настигла сильная опала правительства. Правительству стали известны его ненапечатанные вольнолюбивые стихи, последовал вызов Пушкина к петербургскому генерал-губернатору Милорадовичу. Ф. Н. Глинка, знакомый Пушкину еще со времен выхода из лицея и имевший близкое отношение к делу, рассказывает: «Раз утром выхожу я из квартиры (на Театральной площади) и вижу Пушкина, идущего мне навстречу. Он был, как и всегда, бодр и свеж; но обычная (по крайней мере, при встречах со мною) улыбка не играла на его лице, и легкий оттенок бледности замечался на щеках.
— Я к вам.
— А я от себя!..
— Я шел к вам посоветоваться. Вот видите: слух о моих и не моих (под моим именем) пиесах, разбежавшихся по рукам, дошел до правительства. Вчера, когда я возвратился поздно домой, мой старый дядька объявил, что приходил в квартиру какой-то неизвестный человек и давал ему пятьдесят рублей, прося дать ему почитать моих сочинений и уверяя, что скоро принесет их назад. Но мой верный старик не согласился, а я взял да и сжег все мои бумаги...
— Теперь,— продолжал Пушкин, немного озабоченный,— меня требуют к Милорадовичу! Я знаю его по публике, но не знаю, как и что будет и с чего с ним взяться... Вот я и шел посоветоваться с вами...
Мы остановились и обсуждали дело со всех сторон. В заключение я сказал ему:
— Идите прямо к Милорадовичу, не смущаясь и без всякого опасения. Он не поэт; но в душе и рыцарских его выходках у него много романтизма и поэзии:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74