..— он оценивающе посмотрел на Ивана Ивановича, определяя, видимо, сколько ему лет: — ив ваше тоже, невест «клевыми чувихами» не величали, на троллейбусных остановках в присутствии посторонних пьяно не целовались.
— Арсентий Илларионович,— заметил Иван Иванович,— во времена вашей юности и троллейбусов-то еще не было. Научно-техническая революция — это не только сверхзвуковые скорости, цветной телевизор и конвейерное производство бройлеров, но и переосмысление некоторых моральных ценностей. Покаюсь, мы с будущей женой бегали целоваться на железнодорожный вокзал, перед отправкой очередного поезда... А теперь можно сэкономить время: в парке, на скамеечке двое целуются, прохожие делают вид, будто не замечают.
— И вас это не возмущает?
— Сказать, что оставляет равнодушным, не могу.
— Нет-нет, я с этим по согласен,— бубнил старый учитель.— Уверен, что и у вас заскребло бы на душе, если б вы увидели свою дочь, лобызающуюся на виду у всех с каким-нибудь типом.
Тема древни»: отцы и дети.Дочери Ивана Ивановича Иришке — восемнадцатый. Отец видел однажды вечером случайно, как она целовалась... Ну, не «с каким-то типом», а со своим знакомым, студентом политехнического. Он на два курса старше ее —
она на первом. И стало отцу тогда горько и обидно. Обидно не за дочь, а за самого себя. Он в тот момент вдруг почувствовал себя стариком, у которого все уже позади. Сыну — двадцать восьмой; привел бы он в дом молодую женщину и сказал бы: «Моя». И обрадовался бы Иван Иванович: «Нет переводу нашему роду!» А вот дочь... Тогда ему хотелось закричать на весь дом, на всю улицу: «Спасите, люди добрые! Уводят со двора!»
— Заскребло бы,— признался он старому учителю.— Но не слишком ли мы придираемся к молодежи?
— А вы ее защищаете! — вскипел учитель.
— Я — милиционер,— признался Иван Иванович.— Я лишь констатирую факты и оцениваю их с точки зрения правонарушения. Официальных запретов па поцелуи в дневное время в парке, да и па троллейбусной остановке, Нет. Как нет запретов на длинные мужские прически, па сногсшибательные юбки с разрезом до бедра и прочие атрибуты современной моды. Но мы с вами, Арсентий Илларионович, отвлеклись. Шофер, с которым не нашла контакта ваша собачка, видимо, из тех, кто уже побывал в местах не столь отдаленных. Если перевести на нормальный язык то, что он вам сказал, это прозвучало бы так: «Старик, чеши отсюда и побыстрее».
— И вы их еще защищаете! — продолжал возмущаться Новгородский.
— Арсентий Илларионович, «их» я не защищаю, «их» я разыскиваю. По вы мне подбросили одну важную деталь: водитель серых «Жигулей» имел, видимо, в прошлом какое-то отношение к преступному миру.
— Нет-нет, прошу понять меня правильно,— запротестовал старый учитель,— я не говорил: «Жигули». Это Степан Емельянович так растолковал мои слова,— кивнул он в сторону смутившегося участкового инспектора.— Я сказал: «Серая машина». «Волгу» я определяю, «Запорожец»... А «Жигули» и «Москвич» для меня на одно лицо. Я бывший учитель биологии, и моя сфера далека от техники, тем более современной.
Иван Иванович был благодарен ему за такую дотошность. Это качество — во всем быть точным — весьма повышало ценность показаний старого учителя.
— Ну и как дальше протекали события? — поинтересовался он.
— Да никак... Мы с Умкой ретировались, оставив поле боя за противником.
— А на номер вы случайно внимания не обратили?
— Нет, в первый раз не обратил. Не до того было... Летят увесистый . молоток в моего Умку! Представляете себе? У меня душа в пятки!
— Ну, а во второй?
— Второй встречи, можно сказать, и не было, я лишь наблюдал из окна. Двадцать восьмого... Захожу в кухню... Знаете, люблю побаловать себя чайком. Накануне невеот-ка снабдила меня цейлонским и индийским. Правда, сорт второй и развесочная фабрика одесская. 13 газете как-то читал: грузинские чаеводы, чтобы выполнить непомерный план, начали стричь листья вместе с ветками... Невольно отдашь предпочтение импортному. Пусть и второй сорт, и развес одесский. Но, по крайней мере, без березовых веников.
Ивану Ивановичу хотелось поторопить старого учителя. К чему эта элегия о чае? Покороче! Самую суть! Но он боялся потерять доверие очень важного свидетеля. Чего доброго, замолчит, закроется, и тогда слова от него не услышишь. Майор милиция был самым внимательным слушателем.
— Словом, завариваю,— продолжал пожилой человек.— Ополоснул чайник кипятком, засыпал чай, залил. Ну и надо выждать пять-семь минут. Смотрю в окно и вижу — возле дома напротив, это восемьдесят седьмой по Октябрьской,— мой вчерашний знакомый. Топчется возле открытой дверки и смотрит куда-то назад, в сторону девяносто первого дома.
— Вы хотите сказать: в сторону мебельного магазина? — Благодаря схеме старшего лейтенанта Дробова Иван Иванович довольно четко представлял себе расположение ближайших к магазину домов и их нумерацию.
— Нет, Иван Иванович,— возразил учитель.— Я этого утверждать не могу. Магазин — всего лишь нижний этаж, а дом номер девяносто один — девятиэтажный. Но у меня создалось впечатление, что молодой человек с маленькими злыми глазами смотрел в ту сторону, где выезд с улицы Овнатаняна на Октябрьскую.
— Пусть так. Но шофер стоял лицом к служебному входу в мебельный магазин? — уточнял Иван Иванович.
— В общем-то, конечно, в ту сторону... Но я же говорил, что у меня почему-то создалось впечатление, что он высматривает кого-то гораздо дальше.
— Ну и что же? — поторапливал Иван Иванович учителя.
— Чай «созрел», я налил чашку, есть у меня такая... подарочная: «пей до дна» — граммов на шестьсот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122