— Пока хозяйка хлопочет, погутарим про мужские дела,— предложил Иван Иванов.
Они вышли на просторный двор, обтянутый густым шатром винограда. Сели на лавочку. Горел свет, освещая зеленый купол из молодых листьев.
— Как караси? — поинтересовался Звягинцев.— А то я разбахвалился...
— Преют в сметане. Окромя карасей, что от меня надобно? — перешел прямо к делу сельский механизатор.— Ты эе звонил, намекал, что что-то проясняется насчет Лешки.
Звягинцев пояснил Орачу:
— Лешка — его племянник, участковый, тело которого выловили из реки. У них в Донбассе что-то прописывается,— кивнул он в сторону Орача.
Орач поспешил внести ясность.
— Знаете, как оно бывает? Пал вечерний туман на речную долину, вверх не поднимается, отяжелел от сырости. Со стороны глянуть — разлито молоко по низине. А луну видно. И звезды в небе. Да только над речушкой от этого холодного света не стало меньше тумана.
Хозяин все понял.
— Ты сельский, что ли? — спросил оп.
— От дедов-прадедов — хлебороб. И фамилия такая: Орач, значит пахарь. А интересует меня жительница вашей станицы Лукерья Карповна Шорник. Не знаете такую?
— Ну как же не знать! Знаменитая в наших местах женщина: на сахарной свекле в свое время орден заработала, а медалей и грамот не счесть.
Эта новость заслуживала внимания. — А как у нее со здоровьем?
— Старый корень. Макушку смахнуло, но пока при земле — все гонит соки наверх.
— Так что помирать не собирается? — спросил Орач.
— Карповна? — удивился хозяин.— Да она еще нас с вами переживет.
Орач дал хозяину телеграмму, позвавшую Тюльпанову в дорогу. Прочитал ее Иван Иванов и рассмеялся:
— Клятая баба! Наверняка слукавила, хотела, чтобы дочка приехала к пей на праздники.
Вот оно что! А Орач черт знает что было подумал.
— Кто это «тетя Лена», подписавшая телеграмму?
— Соседка. Такая же бедолашная, как и Карповна, а может, еще несчастнее. Они одногодки, но у Карповны уже родился пятый, когда Пантелеевна только замуж вышла. За бездетного вдовца. Нарожать детишек не успела, война призвала мужа. Вернулся инвалидом. Лет десять с ним мучалась — ранение в позвоночник, лежал лежнем. Похоронила, тут бы и передохнуть. Но ушли бабьи годы, так и осталась вековухой. Ну и организовали они с Карповной
что-то вроде вдовьей коммуны: одна без другой — ни шагу. Кто у нас нынче держит в станице коров? Раз-два и обчелся. А жалуемся: масло в магазин редко завозят. Раньше крестьянин масло не покупал, а продавал. Нынче как? Восемь часов отволынил — и давай ему всего от пуза по полной норме. Отучили нас работать. Абы день до вечера протянуть. У Пантелеевны тоже нет коровы. У них с Карповной одна на двоих. По очереди доят и кормят.
Орачу все было ясно: две солдатские вдовы, одна другой опора в беде, в труде и в радости.
— Тезка,— обратился Орач к гостеприимному хозяину,— расскажи мне о Лукерье Карновне. Семья... Дети... Словом, все, что знаешь.
— Как не знать! Всю жизнь — через улицу. Она звеньевая на сахарной свекле, я при том звене трактористом. Муж Кузьма был знатным копюхом, специалист по рысакам. Но не повезло мужику, не вернулся с войны. Лукерья вышла замуж, считай, малолеткой, и начала рожать детишек, как попадья: что пи год, то малец. А перед самой войной взяла передышку. Станичные бабы так и говорили: «Шорничиха перестала рожать — не к добру это». А весной сорок третьего, накануне освобождения от фашиста, в хату к Шорникам угодила бомба. Здоровенная. И бомбежки, говорят, особой не было. Летел фашист проведать наших на Кубани, по дороге и освободился от лишнего груза. Карповна — баба трудолюбивая, словно пчела. Огород — как колхозное поле. Корова. Бычка каждый год выкармливает. Кабаняку держит, кур, гусей... И в колхозе -не последняя. В тот год все по хатам сидят, своих дожидаются, а она — на огороде копается, словно квочка. Попала бомба в хату — осиротела Лукерья, осталась одна младшая дочурка.
Все это Орач уже знал. Тюльпанова ничего не сочиняла, рассказывая о своей матери, о детстве.
— Ну и как же. потом сложилась у нее жизнь?
— У Карповны?
— Ну и у нее... Но я имею в виду дочку.
— Стервоза. Уж и наревелась мать из-за нее. Из шесте-рых одна уцелела. Так Карповна в нее, как в копилку, все совала и совала. Девчонка в пятый класс ходила, а Кар- повна ей золотые часики. Мать на своем хозяйстве пашет, словно трактор, а эта бездельница не умела даже корову выдоить, не научилась. Зато парням глазки строила. Видели бы ее — пигалица, а парни за ней табуном, один здоровее другого. Кобель сучку чует.
— По этой части у дочери неприятностей тогда не было? — поинтересовался Орач, вспоминая исповедь Алевтины Кузьминичны.
— Не знаю... Нет, вру, однажды станичные парни накрыли ее сетью, чтоб не брыкалась, да старики им мозги вправили. Но это случилось много позже. Станичная школа в ту пору была семилетней. Карповна вырядила дочку в Краснодар. Сколько она там отвалила, никто никогда не узнает, по Лика поступила в медицинское училище. Года не прошло — привезла мужа. А у самой пет еще паспорта, не расписывают. Карповна ездила в город к адвокату. Тот сказал, можно обойти закон. Есть такая статья: для сироты-безотцовщины скидка но возрасту. Но для этого надо ехать на Украину, там разрешено раньше выходить замуж. Хотя и там нужен паспорт. Карповна готова была отдать корову, чтобы Анку расписали, только не пошли на ото в сельсовете. Уехала Анка в город. Ходили слухи, будто связалась она там с дурной компанией и попала под суд. Карповна заняла у соседей несколько тысяч, продала корову, кабана, все хозяйство разорила, по выкупила дочку у закона, вымолила ей поблажку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122