Имелись и другие отличия: бледно-серый цвет кожи, рубленые черты лица, уверенно-спокойные жесты, холодноватый и равнодушный взгляд. Но главное было в другом: хоть киммериец и являлся великим воителем, этот серокожий исполин превосходил его – превосходил настолько же, насколько ветеран превосходит неопытного новичка.
С чувством, близким к восхищению, Аррак следил, как серокожий взялся за дело. Разумеется, и этот великан был ничтожным прахом земным, недостойным взгляда Древнего Духа Изменчивости, но Аррак признался себе, что не может оторваться от завлекательного зрелища. Серокожий быстро закончил то, что начал синеглазый: сокрушил пиктов секирой и кулаком, доказав свою удачливость и уменье. Он был великолепен!
Пожалуй, думал Аррак, стоит присмотреться к нему повнимательней. Если у великана имеется некая цель, то он может стать более подходящим вместилищем для Древнего Духа, чем Эйрим, вождь западных ванов. Не подвергнуть ли серокожего испытанию? Смертельной опасности, как просит о том Избранник? Если он выживет, то можно допустить его в Кро Ганбор, чтобы познакомиться ближе…
Впрочем, размышлять на сию тему было еще рано. Пройдет немало дней, прежде чем киммериец и серокожий достигнут равнин Ванахейма – люди так медлительны! Аррак не сомневался, что нынешний Избранник своевременно известит об этом, взмолившись о помощи. А потому Древний Дух вновь оставил стигийца, погрузившись в мысли о своем могуществе, о причинах изгнания из Предвечного Мира, и в думы о прошлом.

* * *

– Не могу, – шепнула Зийна, – не могу, милый! Он смотрит…
– Он спит, – сказал Конан, лаская упругую грудь девушки. – Спит, не видит и не слышит ничего. Он – камень, и ему нет до нас дела, клянусь Кромом!
По правде говоря, киммериец лишь пытался успокоить Зийну. Их серокожий спутник хоть и сидел неподвижно, с опущенными веками, не пропускал ни шороха лесного, ни тени в ночном сумраке. Впрочем, их шепот и возня под накинутым плащом его не интересовали; вряд ли Идрайн даже понимал, чем они занимаются и что означают поцелуи, объятья и сдержанные стоны Зийны.
Второй день они пробирались вдоль побережья, в приграничной местности, разделявшей Ванахейм и Пустоши Пиктов. Здесь, на севере, во владениях Имира, подтаявшие морские льды еще дышали холодом, под низкорослыми елями еще лежали груды снега, а чахлые корявые березы, торчавшие среди трясин, только-только начали пробуждаться к жизни после зимних метелей и вьюг. Путешествовать в этих краях было нелегко: заваленный буреломом болотистый лес подступал к самым береговым утесам, отвесным и обрывистым, каменный щит материка взрезали шхеры, иногда рассекавшие сушу на многие тысячи локтей. Но между лесом и скалами тянулось сравнительно открытое пространство, узкая полоска земли, покрытая осыпями и желтой прошлогодней травой; эту естественную дорогу, уходившую к северу, к равнинам Ванахейма, Конан и решил использовать.
После битвы с пиктами они потратили день или два на отдых, в основном из-за Зийны, так как раны киммерийца были не столь серьезными и не помешали бы ему продолжить путь. Но удар дубины, которую метнули в ноги девушке, не прошел бесследно. Кости ее, к счастью, остались целы, однако на голенях вспухли огромные синяки, причинявшие боль при любом движении. Конан лечил ее примочками из листьев папоротника да горьким отваром из мха и хвои. Один Митра ведал, какое из этих средств оказало целительный эффект, но вскоре опухоль спала, и Зийне удалось взгромоздиться на жеребца Идрайна. Путники тут же тронулись в дорогу: мужчины – пешком, девушка – на коне.
Когда они пересекли лес и вышли к побережью, скакун начал хромать. Копыта его были сбиты о камни, вдобавок он непрерывно дрожал – для зингарского жеребца суровый северный климат был непривычен, как и жалкие сухие стебли, которые ему приходилось жевать вместо сочной зеленой травы. Возможно, сказывалась и недавняя бешеная скачка, когда Идрайн гнал скакуна днем и ночью, пытаясь настигнуть своего сбежавшего господина; так или иначе, каменные осыпи и холод доконали скакуна. Конан забил его и оставил на поживу волкам, ибо в мясе путники нужды не испытывали – на болотах было достаточно уток и гусей, а в лесу встречались кабаны и лоси. Арбалет Конана вполне мог прокормить его и Зийну, а Идрайн не нуждался в пище.
Одно это вызывало у девушки суеверный страх и неприязнь. Серокожий исполин пугал ее – и своей полной нечувствительностью к холоду, и тем, что не испытывал никаких человеческих потребностей, и бездушным ледяным взглядом, и даже негромким своим голосом, от которого за десять локтей веяло дыханием Серых Равнин, Она никак не могла привыкнуть к тому, что Идрайн всего лишь оживший камень, равнодушный к тяготам нелегкого пути, преследующий только одну цель – выполнить приказ колдуньи, вдохнувшей в него жизнь.
Она сторонилась серокожего и боялась заниматься при нем любовью. Каждый вечер Конан подолгу уговаривал свою пуантенку, и хоть не без успеха, однако всякий раз он ощущал скованность, охватывающую Зийну. Она любила его – быть может, еще крепче – но молчаливое присутствие Идрайна гасило ее страсть словно ведро воды, выплеснутое в пылающий костер.
Конан с удовольствием бросил бы серого гиганта, но не представлял, где и каким образом можно расстаться с этой нелюдью. Идрайн разыскал его в пиктских дебрях, а это означало, что их соединяет некая магическая связь, разорвать которую под силу лишь опытному колдуну. Но колдунов ни опытных, ни начинающих, под рукой не было, и киммерийцу приходилось мириться с угрюмым молчаливым спутником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101