Но приходилось обходиться тем, что есть, и Конан, ускорив шаги, заспешил к лесу.
Пустошь, которую они пересекали, тянулась на пять-шесть полетов стрелы. Тут, в северной части Страны Пиктов, были невысокие увалы, поросшие вереском и колючим северным шиповником, на кустах которого, знаменуя приход лета, уже распустились нежно-розовые цветы. Здесь и там, на склонах и вершинах холмов, громоздились серые и коричневые валуны, обросшие бурым мхом и напоминавшие массивные туши медведей. Казалось, в вереске уснуло на века целое медвежье племя – матерые самцы, уткнувшие лобастые головы в землю, годовалые подростки с угловато выступающими лопатками и костлявыми хребтами, медведицы, окруженные стайкой свернувшихся в клубок медвежат. Место было глухим, как и любое другое в пиктских лесах, и если б Конан мог взглянуть на него сверху, выглядело бы похожим на сизую, заваленную камнями плешь в обрамлении темно-зеленого густого ельника. К этому ельнику и стремился киммериец, пробираясь между холмов и следя, чтобы один из них всегда был сзади и прикрывал путников от любопытного взгляда.
– Граф Троцеро благородный человек. Если я вернусь в Пуантен, граф отдаст отцовы земли, – девушка вновь начала о своем. – А если я вернусь не одна…
Конан внезапно замер и сделал ей знак замолчать. В полусотне шагов от них над вершинами елей с громким карканьем кружили вороны. Их было много; словно черные крылатые посланцы Нергала, они метались в голубых небесах, пророча беду. Конан сунул Зийне свое копье, сбросил с плеча арбалет и зарядил его. Мышцы на его могучих руках вздулись и опали: он натягивал тетиву, не пользуясь рычагом.
– Что? – спросила девушка, оглядывая опушку. Нежное лицо ее посуровело, между светлыми бровями пролегли морщинки.
– Птицы, моя красавица. Вороны! Кто-то их спугнул, клянусь бородой Крома!
– Значит?..
– Значит, наш обошли! Проклятые лесные крысы! Заметив шевеление среди елей, киммериец пригнулся и дернул Зийну вниз. Над их головами с шипеньем мелькнула стрела, ударила в ближний валун; наконечник рассыпался искрами кремневых осколков.
– Туда! – схватив девушку за руку, Конан потащил ее к ближним валунам. Их было три, целое медвежье семейство, залегшее на вечную спячку: пара медведиц, прижавшихся друг к другу носами, и огромный медведь, развалившийся неподалеку. Внутри каменного треугольника хватило бы места для человека и коня, а защищать пришлось бы два прохода. Киммериец, мгновенно оценив преимущества этой позиции, толкнул Зийну внутрь и прижался к большему из камней.
Тут же еще три стрелы вспороли мох на гранитном медвежьем хребте. Конан выстрелил, довольно кивнул, когда в ельнике раздался вопль, и перезарядил арбалет.
– Гнусная штука эти кремневые наконечники, – заметил он, подобрав пиктскую стрелу и показывая ее Зийне. – Попадет в кость, расщепится, и маленькие чешуйки камня остаются в ране. Ничем их оттуда не выгнать! Рана гниет, и запах от нее, как от дохлого шакала.
– И что же? Что тогда делают? – Голубые глаза девушки потемнели, но держалась она на удивление спокойно.
– Режут руку или ногу, – пояснил Конан. – В лесах Конаджохары, под Тасцеланом, где я служил, довелось мне повидать людей… – Он смолк и, вскинув арбалет, послал вторую стрелу. Ельник откликнулся протяжным волчьим воем.
– Сколько их там? – спросила Зийна, приставив к камню копья и обнажая меч.
– Один Нергал знает. Если пять или восемь, они покойники, а если два-три десятка, покойники мы. Конан огляделся и указал девушке на более узкий из проходов. – Встань там и возьми копье, а не меч. Ты ловкая! Бей в грудь, в горло или в глаз, на полную длину древка, чтоб никто не мог подойти к тебе. Бей, малышка, и ты еще увидишь берега своей Алиманы!
Стиснув копье, девушка встала, где велено. Конан покосился на нее и одобрительно хмыкнул. Отважна, словно рысь! Только что они шли по вересковым холмам, таким безлюдным и безопасным, и вдруг в одно мгновение все переменилось: враги атаковали их, и перед каждым путником замаячила мрачная тропа – последний путь, ведущий на Серые Равнины. Но на лице Зийны не было страха. Похоже, старый пуантенский рыцарь достойно воспитал свою дочь! Она обладала сердцем воина – твердым, как стальной наконечник ее зингарского копья.
По камням вновь начали чиркать стрелы. Конан отвечал, чутко прислушиваясь к каждому вскрику и воплю, доносившемуся с опушки; лишь эти звуки да змеиное шипенье метательных снарядов обнаруживали врага. Колчан киммерийца постепенно пустел, кровь его кипела – он жаждал схватиться лицом к лицу с этими смуглыми недоростками, что засели среди деревьев. Его меч и кинжал против их топоров и копий! Давняя неприязнь поднималась в нем; столь давняя и древняя, что первопричина ее поросла седым мхом, оделась камнем, покрылась снегами тысячи зим, развеялась пеплом мириадов костров. Причины не помнил никто, но ненависть была жива. Веками сражались пикты и киммерийцы, не давая пощады и не захватывая пленных; а если уж это случалось, то пикт расставался со своей печенью на алтаре Крома, а киммерийца пытали у столба или живым подвешивали к деревьям, принося в жертву лесным богам.
Колчан опустел. Отбросив арбалет, Конан вытянул меч и взял в левую руку свой стигийский кинжал. Меч, добытый на «Морском Громе», казался ему совсем неплохим – обоюдоострый, с длинным прямым клинком отличной кордавской закалки. Правда, был он слишком узок и легковат для руки Конана, но выбирать не приходилось. Он вновь с тоской вспомнил лунное лезвие Рана Риорды и ее надежную толстую рукоять с блистающим стальным шипом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101