Сейчас! — крикнул я, упал на колени рядом с нарами и положил ладонь на укрытый живот Терезы. Одеяла она не сбросила. Я слил свое сознание с сознанием младенца и ощутил его агонию, его ужас. Я словно видел что-то сияющее, хрупкое, сферическое, пульсирующее от боли, готовое разорваться. А в багровой тьме таилось еще что-то, готовое прыгнуть, едва сверкающая сфера распадется, — прыгнуть и пожрать бесценное существо внутри нее. Да, там пряталось чудовище, но его возможности были ограниченны. Я мог противостоять ему! Каким-то образом я прильнул к изнывающему от боли сознанию Джека, обволок его, укрепил. Я черпал энергию для нас обоих Бог знает откуда. Я делился своим опытом перенесенных страданий не знаю уж как. И не знаю уж как, но я помог.
Внезапно Джек резко оторвался от меня, вернув себе власть над собой. Избавившись от опасности.
Я снова был в тускло освещенной хижине. За стенами стонал арктический ветер, Тереза все еще покряхтывала через равные промежутки времени, мужественно тужась с каждой схваткой. Но младенец уже не кричал и не звал на помощь. Он использовал свои метапсихические способности по-новому, незнакомым мне образом. Он РОС!
Я встал с колен, стащил с себя запачканную шерстяную рубашку. На веревке над печкой висела другая, только что выстиранная. Я долго мыл руки, потом надел свежую рубашку и проверил приготовленные на столе вещи: стопка сложенных чистых простынок, губки из шерстяной ткани, большой кусок фланели, который Тереза назвала родильной подстилкой, стерилизованный нож и веревочка. Тереза сказала спокойно:
— Роги, я испачкала постель. Это нормально. Пожалуйста, сними одеяло. Заверни простыню мне на живот, приподними мою рубашку и дай мне смоченное чистой водой полотенце, чтобы я подтерлась. Потом вытащи из-под меня грязную простынку. Возьми ее за концы и сожги в печке. А мне подстели чистую.
Я вытаращился на нее.
— Поскорее, милый. — Она ободряюще мне улыбнулась, но в глазах у нее стояли слезы сострадания к мукам маленького Джека. — Делай, что я сказала. Головка уже в промежности. — Она опять героически закряхтела, вся багровая, мокрая от пота.
Я вытащил простынку, всю мокрую, с кусочками экскрементов, и быстро привел все в порядок.
— Нет, не укрывай меня, — с трудом выговорила Тереза. — Посмотри… его видно?
Я пригнулся. Она упиралась ногами в спинку, широко разведя колени. Без всякого смущения я осмотрел половую щель. Там что-то было. При каждой потуге оно выдвигалось, а затем немного втягивалось обратно. Но всякий раз немного продвигалось вперед. Наконец показалась вся макушка — точно пробка в винной бутылке. Она была слегка вымазана кровью и покрыта слоем беловатой слизи.
— Я его вижу! Он продвигается! Но только он весь в крови и какой-то дряни…
— Ничего! — выдохнула она. — Ничего… Вот!
Она испустила громкий крик радости. У меня в мозгу раздался другой крик, такой же радостный, и наружу вышла вся головка. Его глаза были закрыты, череп деформирован…
Тереза посмотрела вниз, на него, обвила пальцами бедную головку.
— Все хорошо, — еле выговорила она. — Такое сплющивание… нормально. Принеси подстилку. Положи ее… У меня между ногами. Нет, чуть подальше. Готовься принять его… он скользкий… а-а-а-а!
При этом ее втором крике головка повернулась вбок, показались крохотные плечи и выхлестнула прозрачная жидкость, промочила фланель и закапала на опилки под нарами. Я ухватил Джека под маленькие мышки, когда остальное его туловище быстро выскользнуло наружу вместе с новым потоком жидкости, розоватой от крови. Да уж, скользким он был! Кожа его под белесой творожной слизью отсвечивала синевой. Небесно-голубая пуповина пульсировала. Малыш, казалось, не дышал.
Не задумываясь, я ухватил его за лодыжки, приподнял и шлепнул по задику. Он открыл рот, выплюнул жидкость, и его грудка начала подниматься и опускаться. Он тут же порозовел. И заплакал, весь извиваясь.
— Посмотри! Вот он! — залепетал я. — Джек! И он дышит!
Я бы и сам справился!
— Положи его, милый, — прошептала Тереза. Она улыбалась. — На родильную подстилку. Возьми нож и веревочку. Ты помнишь, что надо сделать и как?
— Еще бы! — Весь дрожа, великий акушер туго перетянул веревочкой пуповину сантиметрах в двух над животиком младенца. Потом другим куском перетянул ее как можно дальше к другому концу. А потом (ужас!) перерезал пуповину.
— Заверни его в чистую фланельку и дай мне.
Я выполнил ее указания, и она, взяв плачущего крошку, поднесла его к груди, что-то ласково мурлыча. Я растерянно стоял рядом с выражением «что еще прикажете?» на лице.
Спасибо вам. Так гораздо лучше. Мама. Дядюшка Роги.
Мы с Терезой дружно заплакали.
Она покачивала его в объятиях, телепатически пела ему и плакала от счастья. Сознание младенца абсолютно закрылось для всякого общения, кроме чисто животного уровня: упившись своим торжеством, суперинтеллект погрузился в забытье новорожденности. Джек дышал глубоко, его сердце билось ровно, головка с прядками темных волос прижималась к материнской груди. Липкая белая смазка на его коже, объяснила Тереза, вещь абсолютно нормальная и легко смоется. Через несколько минут Джек мирно уснул, так и не выпустив соска из ротика.
Я рассказал Терезе о моем вторжении в сознание младенца и о «чудовище», которое я как будто там обнаружил.
— Ты его просто вообразил, Роги. Или это было порождением его подсознания. Каким-то неясным образом его низшая личность угрожала высшей.
— Может быть. — Я пожал плечами.
— Вероятно, это символ всех трудных задач, решать которые ему придется. Когда он проснется, ему надо будет освоиться со всеми новыми стимулами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167