Сам молодой Антс укатил в город, словно он тут ни при чем. Значит, обо всем уже прежде было сговорено. «Увидишь меня не раньше, чем дела свои справишь, помни это, девушка», – сказал Антс Майе.– Она же Антса черешком обозвала. Так прямо и сказала, когда уходила из дому. Ан вышло, что за черешок и отдала свою жизнь, – молвила мать.– А мне Майя толковала, что у Антса золотые часы и брелочки на цепочке позванивают, поэтому, – объяснил Куста.– Пошутила она, не иначе, – сказала мать в оправдание дочери.– Может быть, и пошутила, а только вот так и сказала.– Упаси бог, лишь бы отец об этом ничего не прослышал! Он грозился Антсу шею свернуть, если это его вина.– Не свернет, – рассудил Куста, – можешь смело говорить, пусть и он знает. Ведь Антс-то за границей. Махнул туда, едва услыхал, что с Майей вышло. Выждать хочет, как дело обернется: замнут или засмердит.– Когда-нибудь вернется же он домой.– К тому времени все забудется.– Оно и лучше, Майю все равно не воскресишь.– Нет, мать, я этого не забуду, запомни мое слово. Сколько бы времени ни прошло, а поймаю я как-нибудь молодого Антса за вихры. Хорошо, коли его несколько лет не будет, – я подрасти успею и сил набраться. Слушай, мать, я только тебе говорю об этом, чтоб ты знала, что я любил Майю. Смерти ее я так не оставлю ни за что на свете! Так вот, если ты когда-нибудь услышишь, что с молодым Антсом стряслось что-нибудь, то знай: моих рук дело. Хоть умны они и хитры, делают все так, что никому ничего невдомек, но и я сумею повернуть дело как полагается. И если ты, мать, умрешь раньше, то, умирая, будь уверена: что обещал, то выполню.– Сынок мой любимый, а как же душе твоей спастись, коли ты такие страсти замышляешь?– Пусть бог рассудит: то ли в рай меня пустить, то ли в ад. Коли другим спасение трын-трава, чего мне о нем горевать?– Другие… что тебе до других? У них везде высокие заступники, а у тебя их нет. Антс любого вокруг пальца обведет, а тебе как быть?– Не горюй, мать. Коли мы вместе с Антсом попадем в ад, – а он-то туда побежит, только пятки засверкают, – то истопником наверняка буду я, потому что лодыря, вроде Антса, никто на эту должность не поставит. Антс в котел сядет, а я под котлом огонь разведу.– Сынок, что с тобой стряслось? – запричитала Юла. – Кто тебя так испортил, уж не машины ли?– Вовсе я не испорчен. У Антса все такие. Не боимся мы ни бога, ни черта, глядим в оба, как бы рука в машину не попала. Машина – наш бог и черт.– Видно, конец свету приходит, – вздохнула Юла, – Кто поверил бы, что это говорит мое родное дитя.Юла вдруг почувствовала себя старой и усталой – дети состарили и утомили ее. Не пора ли сложить руки на груди и – отдохнуть. Но мал еще последыш – любимица семьи, дочурка, – вот и нужно тянуть лямку, нести бремя своих лет. И она когда-то росла и работала у Антса, но веры не теряла, как сейчас ее дети. Не потому ли, что ходила больше за скотом, чем за людьми и машинами? Да, вероятно, именно потому. У Юлы всегда бывало так: защемит почему-либо сердце, не находишь себе покоя, словно усомнилась в вере, – идешь тогда в хлев и смотришь, как живет скотина, столь крепкая духом, словно она твердо верует и надеется. Животные кормились, спали, делали прочие свои дела – плодились и плодили, бодали друг дружку рогами в брюхо. Это так действовало на Юлу, что, доведись ей понять все виденное, она и сейчас могла бы сказать: веру и надежду надо искать у животных, а не у людей. Молодые люди, нынешнее поколение, за верой и надеждой к скотине небось не пойдут, – сбились, как стадо, в кучу, да и возятся со своими машинами.Эту мысль Юлы подтвердил и Антс в разговоре с Юркой, возвратившись из города. Перед тем как с Майей произошло несчастье и пришлось схоронить ее во цвете лет, старый Антс вместе с сыном на время покинул здешние края.– Знай я, что дома такая напасть случится, обернулся бы как-нибудь иначе. Что поделать, не знал, а надо было ехать. В городе об эту пору собачья выставка открылась – глядите, какой, мол, породы псы и каких фамилий. Ну, сыну тоже захотелось выставить своих гончих да легавых – пусть, дескать, люди поглядят, какие мы из себя и что за жизнь такая у нас. Ведь с человеком всегда так: его самого трудно раскусить – каков он, сперва узнать надо, что у него есть. Поэтому-то умные да образованные люди и начали устраивать выставки. Пойдешь посмотришь, что показывают, и поймешь того, кто показывает. Ибо каждый разумный человек хочет, чтобы его понимали, – и ты этого хочешь и я. Ну вот, и поехал я со своими собаками, чтобы люди могли составить обо мне понятие. И веришь ли, нет ли, дорогой Юрка, – вовек себе не представишь, какой там на выставке адский шум и гам. Дожили мы до старости, а не знаем, что это значит, когда сотни собак сведены в одно место. Нынче я, ей-богу, куда умнее, чем прежде. И если еще раз устроят такую поучительную выставку, то я и тебя свезу на нее, чтоб и ты увидел да услышал…– К чему? – буркнул Юрка.– Ну, чтоб про собачьи фамилии узнал.– Я и людских-то не знаю.– Этого и не нужно. Знаешь собак – узнаешь и людей.– Чего там знать: у одних четыре ноги, у других две.– Вот и нет – у тех и у других по две.– Как так?– Сходил бы на выставку – узнал бы. Сидела там этакая фасонистая барыня, две у нее либо три черно-бурые лисицы на плечах, а рядом с ней черная собачонка – шерсть на ней лохматая, и стоит она на задних лапках, ну прямо как человек. Даже морда чисто человеческая, только не накрашена, да ресницы не подклеены, а то ни дать ни взять – хоть чернобурых лис на нее вешай или чего-нибудь в этом роде!– Откуда же у пса такая ученость?– Барыня сама выучила; слышал я, как она другой барыне объясняла. И до чего же дошлая эта собачонка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74