– Поди сюда, садись у меня в ногах на солому, здесь помягче, – сказал он Рийе, и Рийя подсадила девочку на телегу.Теперь можно было отправляться в путь-дорогу. Каменотес дернул вожжи и замахнулся на лошадей дубинкой, ибо лошади больше боялись угроз, чем самих побоев; они лишь смутно помнили, что когда-то давным-давно их били и тогда бывало больно. Телега качнулась, но тут возчик нечистот неожиданно закричал:– Тпррр, черт! Останови своих племенных жеребцов!И когда лошади снова стали, он вытащил из кармана бутылку самогона и, протягивая Рийе, сказал:– За упокой души!– Я не пью, вот старик мой… – попыталась Рийя отказаться.– Так прислала бы сюда с ребенком своего старика, – молвил возчик. – Разве это похороны, коли за упокой не выпить?Опасаясь, как бы Рийю вместе с кошкой не ссадили с телеги, Рийя взяла бутылку и чуточку отхлебнула. Затем возчик предложил выпить Рийе.– Чего тебе, олух, ребенок дался? – воскликнула Рийя.– Она отца хоронит, – заспорил возчик. – Я много не дам, глоточек.Делать нечего, пришлось и Рийе отведать из бутылки, но Рийя, правда, присмотрела, чтобы девочка только пригубила зелье.– Уж вы ребенку, ради бога, по дороге больше не давайте! – заклинала Рийя отъезжавших.– Какое там давать, самим пригодится! – закричали хором все четверо и, как бы в подтверждение своих слов, разом вынули бутылки, поднесли ко рту и с громким бульканьем принялись пить. Потом лошади тронули, телега с грохотом покатилась по дороге.– Просто стыд, – человека как хоронят, – сказала какая-то женщина.– А ты откуда знаешь, что это был человек? – спросил у нее мужчина.– Человек, человек, – чуть ли не с издевкой повторил кто-то третий. – Чем только не бывает этот самый человек!Ехавшие на телеге не слышали этих пустых пререканий, они направились к церкви. Выбравшись на ровную дорогу, все четверо время от времени отхлебывали самогон, каждый из своей бутылки, и уже задолго до прибытия к церкви заорали песню, но, разумеется, не церковный псалом. Возчик сперва старался утихомирить спутников, потому что ребенок, а с ним и кошка уснули на соломе у его ног. Но другие, как будто назло, горланили все громче, а под конец и он сам принялся орать заодно со всеми. Всюду, где только ни раздавалось это разухабистое пение, люди выходили поглядеть: что, мол, за гульба? А с телеги четверо бражников махали всем, кого замечали, руками или шапками и кричали хриплыми голосами:– Мы едем хоронить Нечистого! Мы едем хоронить Нечистого!Церковный обряд сошел как будто благополучно. Но едва лишь кистер затянул хорал, певуны стали так здорово подтягивать, что кистеру еле-еле удалось призвать их к порядку. Все, однако, происходило в границах приличия, и придраться было не к чему. Возчик нечистот дошел даже до того, что взял на руки ребенка с кошкой и держал их до тех пор, пока не закончили отпевание и крышку гроба не посыпали землей. Возчик, правда, пошатывался и от него несло самогоном, но девочке было хорошо на сильных руках, она с удовольствием слушала, что говорилось, глядя на то, что делалось вокруг, и прятала под шалью свою кошку.Слова пастора были просты, но шли от сердца. Между прочим, он сказал:– Ты был самый убогий и бедный меж себе подобных, и все же ты чувствовал себя великим и богатым, ибо ты обладал твердой верой. От нас ты ушел так же просто, как и жил, но тем ярче засияешь ты там, где некогда пребудешь.Насчет последних слов возчик нечистот молвил своим спутникам:– Слышал, что сказал пастор? Он не пускает его в царство небесное.– Да, всего-навсего – «там, где пребудешь». А где же? Известно, где! – отозвался каменотес.Они вытащили свои бутылки и на глазах у всех несколько раз хлебнули самогона, чтобы набраться храбрости. После этого каменотес с землекопом уселись в телегу на гроб, а торфяник с возчиком нечистот решили поразмять свои кости и дойти пешком до кладбища, куда было не больше полукилометра. Про ребенка с его кошкой и вовсе позабыли. Но девочку это не смутило, – она давно уже привыкла оставаться вдвоем со своей мурлыкой. Итак, все снова тронулись в путь. Впереди лошади везли телегу с гробом и двумя мужиками, сзади по пыльной дороге шагали в обнимку торфяник и возчик, ставшие за время похорон закадычными друзьями, а недалеко от них семенила Рийя со своей кошкой и тоже посредине дороги; она нарочно волочила ноги, чтобы пыль подымалась гуще и идти было интересней. Вначале возчик с торфяником вели громкую беседу, но когда другие двое, сидевшие на крышке гроба, запели, они тоже не смогли удержаться, чтобы не подтянуть, – пусть и не ту самую песню, что пели на телеге, и пусть даже не одну на двоих. У каждого нашлись свои слова и свой напев.Однако общая эта песнь, в которой только Рийя и кошка не принимали участия, имела роковые последствия. Если бы бражники молчали или по крайней мере только разговаривали, собаки на придорожных дворах пропустили бы их без помехи, ибо здесь по дороге грохотало столько разных телег, что ни одна сметливая собака не давала себе труда лаять на проезжающих и даже не выбегала посмотреть, кто едет и что везет. Но стоило собакам услышать пение, как все они тут же выскочили узнать, что стряслось на дороге. Среди этих любопытных оказалась одна старая комнатная собачонка, очень мало знакомая с обычаями дворовых псов; она первая, по неразумению и глупости, задрала нос кверху и попробовала залаять, но поскольку из-за ее очень хриплого голоса лай не удался, собачонка во всю мочь принялась жалобно выть, словно ее растрогало пьяное пение. Тут не смогли молчать и остальные псы, – ибо так у них заведено: что бы ни делал один, остальные всегда обязаны подражать ему, будь даже этот один последним глупцом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74