– Откуда ты знаешь?– Человек умирает раньше Нечистого.– Человек хоть и умирает, но вечен.– Конечно, вечен, иначе ему не попасть в ад.– Так не ради же ада бог создал человека?– А ради чего же?– Не знаю, но…– Ты уверуй, тогда будешь знать.– Уверует лишь тот, что спасет душу.– Верь, и будешь спасен.– А обретя спасение, попаду в ад, не так ли? – уже раздраженно спросил Антс.– Спасенному все равно, – спокойно отвечал Юрка.– Разве человеку все равно, в аду он будет или в раю?– Если он верит – ему все равно.– Стало быть, человеку нет никакого смысла верить?– Никакого, потому как он все равно в ад попадет.– Почему же обязательно в ад?– Потому что я обрету блаженство.– А если не обретешь?– Обрету.В том, как Юрка топтался вокруг своего блаженства, крылось что-то жуткое, но еще страшнее, по мнению Антса, было то, что, беседуя с Юркой, он сам волей-неволей начинал думать и чувствовать по-Юркиному. Чтобы настроиться на иной лад, Антс пытался поколебать Юрку в его вере, однако это ему не удавалось. При всех своих доводах он неизменно попадал впросак. Больше всего беспокоил Антса вопрос об искуплении, ибо все чаще и чаще он думал о том: принимается ли в расчет искупление, или нет? Кто прав – пастор или Юрка (то есть Нечистый, если это действительно он)? Кто из них лучше разбирается в таинственных делах царства божия?В то же время повседневная жизнь шла своим чередом: Антс только и знал, что поучал да указывал, приказывал да запрещал, а Юрка работал, гнул спину весь день до полуночи. Чтобы еще сильнее разжечь в нем усердие, Антс обычно толковал об одном и том же, но по-разному:– Делай как знаешь, но я лишь о твоей пользе думаю. Ведь ты все время твердишь, что жаждешь блаженства, а пастор говорит, что заслужить его лучше всего трудом. Недавно мы с ним размышляли, как бы облегчить тебе жизнь. Пастор думает, что облегчить-то можно, да только вот как быть тогда со спасением души, с блаженством. Коли ты беспременно хочешь спастись…– Непременно хочу, – подтвердил Юрка, перебивая Антса.– Тогда ничего не поделаешь. Пастор думает, придется тебе поворочать по-прежнему, ибо труд протащит твое дюжее дело в царство божие даже через игольное ушко.– Я сойду в ад.– Спасенному все равно, где быть, – повторил Антс Юркины слова.– Все равно, – согласился Юрка и, немного подумав, спросил: – Стало быть, чем тяжелее работа, тем скорее обретешь блаженство?– Да, чем тяжелее работа и чем ее больше, тем скорее, – ответил Антс. – Труд заменяет собой искупление, коли оно не считается.И Юрка трудился. Он рыл канавы, корчевал пни, срезал кочки, таскал и дробил камни, обрабатывал целину под поле, чистил покосы – все, как наставлял Антс. Прибавлялось скота в хлеву, больше становилось ребят в доме. Некоторые из них поумирали от болезней, кое-кто погиб от несчастного случая, как тот малыш, которого ужалила змея, когда он сидел с Юркой на кочке. Малыша, пожалуй, можно было бы спасти, но никто не обратил на него внимания. Только и заметили, что ребенка потянуло ко сну и он задремал. Юрка корчевал в это время пни, резал кочки, а тот спал себе рядом с ним, да так и не очнулся от своего сладкого сна. Никто его по-настоящему не оплакивал: одним был недосуг, а у других – малых сестренок и братишек – было время, но они не понимали, как так оплакивать.Больше горестей приходилось терпеть из-за старших детей. На первых порах неплохо жилось у Антса молодому Юрке, который был сметлив и предприимчив. Поэтому его определили в лавку, что находилась в доме на развилке. Но здесь жизнь молодого Юрки пошла вкривь и вкось, словно какое-то проклятие тяготело над этим домом. Беда заключалась в том, что здесь увидела его дочь Антса, Элеонора, которая во время школьных каникул заходила в лавку. Там же у Юрки произошла стычка с молодым Антсом, который не выносил, если его сестра иной раз, бывало, перекинется словом с Юркой.– Мою сестру оставь в покое, не то… – сказал молодой Антс и поднял палку.– Скажи лучше твоей сестре, чтобы она меня оставила в покое, – ответил молодой Юрка.– Заткни свое хайло, бесстыжая нечисть! – закричал молодой Антс и вышел из лавки.На следующий день барышня Элеонора появилась снова. Она потребовала, чтобы ей отпускал товар только молодой Юрка.– Ты сказал вчера моему брату, что я не даю тебе покоя, – сказала Элеонора.– Барышнин брат сам сказал, что я не даю покоя барышне, – ответил молодой Юрка.– Это он так сказал?– Да. «Оставь, говорит, мою сестру в покое, не то…»– Что – не то?– Не знаю. У молодого барина была в руках палка.– Он хотел тебя ею ударить?– Пусть бы попробовал.– Ты что же, угрожаешь моему брату?– Нет, но я его не боюсь.– Он очень силен, поверь мне. Его никому не одолеть.– А я одолею.– Ты еще его силы не испытал.– Ничего, у меня зато рога на голове.Элеонора громко расхохоталась. Это случалось с барышней весьма редко даже в обществе ей подобных, не говоря уж о тех, кто работал у ее отца.– Чему барышня смеется? – спросил молодой Юрка.– Ты очень забавный! – И барышня снова засмеялась.– Я вовсе не забавный.– И у тебя в самом деле есть рога?– В самом деле.Барышня серьезно посмотрела на парня, и ее обычно ясные глаза словно заволокло легкой дымкой, – правда, только на мгновение, но молодой Юрка все же успел это приметить. Затем Элеоноре понадобилось еще что-то, и пока Юрка трепетными руками заворачивал покупку в бумагу и перевязывал шпагатом, чувствуя невольную дрожь в пальцах, барышня тихо сказала ему, сохранив на лице выражение полного безразличия:– Сегодня ночью на опушке леса, у ржаного поля.Сказала, вскинула голову и попрощалась со всеми, кроме Юрки, будто того и в помине не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74