Ха­рактерно, что все это типичные требования бюргерской морали, в особенности запрещение кражи, блуда и пьян­ства и требование гостеприимства. Барщинному крестья­нину, находившемуся на положении раба, они чужды и не нужны, но на их соблюдении строил успех своего накопления оброчный крестьянин в городе. Начинающий капиталист всегда строг в требованиях для других и сни­сходителен к себе; поэтому он всегда за твердые правила, подкрепляемые угрозами там, где это нужно; и мы ви­дим, что за нарушение заповеди о запрещении воровства хлыстовская мораль грозит самыми страшными карами на том свете. Остальное содержание хлыстовского откро­вения, касающееся области верований, было текучим и по своим основным чертам было сходным с анимистиче­ской крестьянской идеологией; влияние города лишь изредка проскальзывает в отдельных нотках. Текучесть откровения определялась тем способом, посредством ко­торого хлысты его получали. Откровение дается «духом», которому надо верить; «дух» сходит на сектантов во время их радений, открывает им истину и дает блажен­ство. Однако содержание этой области откровения, не­смотря на его текучесть, окрашено некоторыми неизме­няемыми тонами, восходящими, очевидно, к самым пер­вым моментам возникновения секты и ставшими чем-то вроде традиционных границ, поставленных хлыстовскому мифотворчеству крестьянским миросозерцанием, в кото­ром анимистическая мифология переплеталась с элемен­тами христианской мифологии, поскольку эта последняя была знакома крестьянству из христианского богослуже­ния. Только откровение о будущем, хлыстовская эсхато­логия, до известной степени выходит из этих традицион­ных рамок, раскрывая мечты хлыста о той воле, которая сейчас казалась ему лишь схваченной, но еще не пой­манной окончательно птицей.
Хлыстовский миф прежде всего останавливается на характеристике «духа». «Дух» хлыстов - это старое сла­вянское «красное солнышко», которое обогреет их, изму­ченных морозами, «сирот бедных». В других хлыстов­ских песнях дух изображается или в виде молодца, раз­гуливающего по саду с гусельками, или сокола ясного, или соловья, поющего в сердце у батюшки. Саваоф и Христос, правда, снабжаются всеми атрибутами боже­ства - и всеведением, и всемогуществом, и милосерди­ем; они окружены ангелами, архангелами, херувимами и серафимами. Но в то же время, изображая величие своих божеств, хлысты не могли отрешиться от представления о своих земных царях и богах: на седьмом небе у Сава­офа дворец, в нем он «ликует»; в кабинете (!) его «ангелы трепещут, его на престоле они всегда тешут»; Христос - царский сын в смарагдовой короне, полковник полковой; на седьмом небе у него тоже «грады, зелены сады, тро­ны, дворец, золотой престол» и... канцелярия, где ангелы записывают имена сектантов в книгу животную; богоро­дица - царица-матушка, у нее на небе терем и служат ей, как барыне-помещице, девушки, целые полки деви­ческие, которые ходят по зеленому саду, рвут яблоки, кладут их на золотое блюдо и подносят их царице-ма­тушке. С другой стороны, богородица отождествляется с «матерью святой землей», насыщающей людей своими дарами.
Рядом с этим бог изображается в песнях и в таком виде, что его не отличишь от простого мужика. Бог сам варит «пиво» для хлыстовских радений, а богородица и дух помогают:
Аи, кто пиво варил?
Аи, кто затирал?
Варил пивушко сам бог,
Затирал святой дух,
Сама матушка сливала,
Вкупе с богом пребывала,
Святы ангелы носили,
Херувимы разносили,
Херувимы разносили,
Серафимы подносили.
Это «пиво», нечто вроде божественной сомы инду­сов, и нарисовало хлыстам изображенный в песне хлыс­товский Олимп, сотканный из странной смеси старинных анимистических воззрений, христианской мифологии и привычных представлений холопствующего миросозерца­ния крестьянства.
Седьмое небо, где в образе доброго барина и доброй барыни живут бог и богородица, - предмет страстных желаний и всех помышлений сектантов. В здешнем мире последователей Данилы Филипповича за соблюдение веры и ее тайны бьют кнутом, жгут огнем; приходится им терпеть, убегать, как делали первые последователи секты, которым в костромских лесах приходилось «лис­том, кореньем питатися», жить нагими, «зноем опаляться и хладом омерзати». Но Данила заповедал терпеть: «Кто вытерпит, тот будет верный, получит царство небесное, а на земле духовную радость», - говорится в его 10-й за­поведи. Практика хлыстовщины и заключалась в том, чтобы терпеть и отдыхать только на радениях, где чело­век получал земную радость, предвосхищая небесное блаженство.
Культ хлыстовщины весь направлен к одной цели: дать человеку эту духовную радость, которая для кре­стьянской эксплуатируемой массы была своеобразным гашишем, самоодурманиванием, а для буржуазных вер­хов - средством властвования над сектантскими низа­ми. Несомненно, что первоначально эта духовная радость приравнивалась к вхождению в человека «духа» и дости­галась простым верчением по кругу, мистическим хорово­дом, подобно тому как прибегали к такому же кругу для получения «духа» крестьянские староверы XVII в. Но с течением времени хлыстовское радение сделалось свое­образным обрядом, обставленным некоторыми подгото­вительными упражнениями и происходившим по опреде­ленному чину. Подготовительные церемонии мотивирова­лись общераспространенным в мистических сектах взгля­дом, что божественный дух не может сойти на человека нечистого, окруженного злыми духами, происшедшими от душ умерших злых людей и постоянно искушающими верных; с другой стороны, плоть человека сама по себе есть зло, от нее происходят искушения и грех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174