Проснувшись, Урия некоторое время полежал на спине, пытаясь свести воедино оставшиеся в памяти фрагменты прошлой ночи, не преуспел в этом и решил подремать еще немного, но, повернувшись на правый бок, вскрикнул от боли. Страшно болела правая рука и плечо.
Урия встал, пошел в ванную и осмотрел себя в висевшем там большом зеркале. Себе он не понравился в целом, но это-то было, по крайней мере, понятно в свете вчерашних событий, а вот рука и плечо… Рука и плечо представляли собой один огромный синяк.
– Вроде я вчера не падал, – Урия почесал голову левой рукой, – и не дрался. Надо Шлепноге позвонить.
Опохмелившись найденной на кухне водкой, Урия позвонил Шлепноге. Разбуженная «акула пера» сначала не могла уразуметь, что от нее хотят, а потом призналась, что события прошлой ночи помнит смутно, но вроде никакой драки не было. Поняв, что от похмельной «акулы» ничего не добьешься, Урия разбудил жену, и жена, высказав сначала свои соображения по поводу пьянства и пьяниц, потом все же прояснила ситуацию, сказав, что Урия, придя вчера очень поздно и очень нетрезвым, решил принять душ и, поскользнувшись, упал в ванной.
– Ага, – сказал Урия и опять почесал голову левой рукой. – Картина мира снова приобретала цельность.
Потом он щедро намазал руку и плечо йодной настойкой и скоро опять храпел, лежа на левом боку.
Суаре у Ивановых традиционно начинались в семь часов вечера, но Штельвельд, для которого категория времени была категорией абстрактной, пришел в шесть и был мобилизован на кухню готовить бутерброды. Однако резать ветчину и хлеб его удалось заставить не сразу. Сначала он предложил из ветчины, сыра и овощей сделать огромную пиццу по своему рецепту, причем отсутствие, казалось бы, обязательных для пиццы компонентов его не смущало. Он уже вытащил все Маинины сковородки и собирался приступить, и только своевременное вмешательство Иванова, категорически запретившего эксперимент, спасло бутерброды. Штельвельд надулся и хлеб резал толсто, поэтому скоро из кухни был изгнан.
Пунктуальный Рудаки пришел с седьмым ударом часов. Собирались в этот вечер, чтобы слушать чтение его нового романа, который он назвал «Хроника катастрофы», поэтому он чувствовал себя героем вечера и пришел в сногсшибательно элегантном темно-синем костюме с шелковым итальянским галстуком, благоухая на весь коридор туалетной водой «Хуго Босс».
Автора усадили в просторной ивановской гостиной, а Штельвельд быстренько написал на карточке «Автора руками не трогать» и приколол Рудаки к лацкану пиджака, несмотря на слабые протесты литератора. Рудаки сидел, перелистывая рукопись своего романа, и решал нелегкую задачу: выпить до прибытия Ивы, которая должна была приехать с дачи немного позже, рюмку водки или дождаться ее приезда во всем нетронутом великолепии и уже потом выпить две (или три?) перед началом чтения.
За ним пришли Рихманы. Лиза тут же подключилась к кухонным делам, а Рихман принялся обсуждать с Штельвельдом странное происшествие, о котором сообщали во всех выпусках новостей и говорил весь город. Будто бы какие-то бандиты напали на страусовую ферму недалеко от города, убили двух или трех страусов и исчезли, буквально растворившись в воздухе.
Рихман предположил, что это мог быть некий оптический эффект, солнце могло светить военным, которые пытались арестовать бандитов, в глаза, и они могли не заметить, как скрылись злоумышленники.
– Пьяные они были в стельку, – решительно возразил Штельвельд, – и вояки, и бандиты, вот и не разобрались, кто куда исчез. Кстати, – добавил он, – машина эта бандитская очень на Вадикову старую «Волгу» похожа.
Как раз в этот момент пришли Переливцевы, и Штельвельд спросил Вадима Переливцева:
– Слышишь, Вадик, ты случайно свою «Волгу» бандитам не продал?
– Нет, – серьезно ответил Переливцев, – я ее одной фирме продал на запчасти. А в чем дело?
Штельвельд начал было объяснять, но пришли Чинчуки, и с тех пор говорила одна только Виктория Чинчук, немедленно заполнив собой всю просторную квартиру Ивановых. Темой был орден, которым наградил король Иордании Чинчука, служившего в этой стране послом. Его превосходительство тем временем присоединился к Рудаки и Иванову, которые, реквизировав на кухне бутылку, собирались выпить за успех романа.
Выпить две рюмки у Рудаки не получилось, так как пришла Ива и Иванов объявил начало чтений. Все собрались в гостиной, для автора поставили специально предназначенный для этой цели антикварный стул и, с опаской усевшись на шаткое изделие начала прошлого века, он раскрыл рукопись.
– Рудаки вышел из подвала, – прочитал он первые строки, – когда четвертое солнце почти зашло. Уже стало довольно прохладно, и, остановившись перед дверью, он поплотнее закутал шею шарфом и даже думал было поднять воротник плаща, но потом передумал и только чуть поправил рюкзак. Четвертое солнце весь день ходило близко к горизонту, а сейчас, перед закатом, казалось, просто перекатывалось по земле как шар, выглядывая из-за стен…
2004 год, январь

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71