Танк, стоявший рядом с джипом, вонял и грохотал. Рудаки посидел еще немного, потом нахлобучил поплотнее каску и, пригнувшись и петляя, побежал к собору. Он отдавал себе отчет, что его долговязая фигура в длинном плаще была хорошей мишенью, но перестрелка, похоже, уже прекратилась – стрелявшие из подъездов возле собора, должно быть, убежали, испугавшись гусар.
Когда он добежал до входа в собор и вскочил в широкий проход под колокольней, там уже стоял пост Черных гусар, и ему пришлось долго объясняться с капралом, пока его наконец не впустили во двор. Там он сразу увидел Га-Рицона, стоявшего у входа в собор с командиром отряда гусар и разговаривавшего с растрепанного вида священником в заляпанной грязью черной рясе.
Увидев его, Га-Рицон нахмурился и сказал:
– Ну, профессор!
– Извините, – промямлил Рудаки, – заскучал я там один, – и поспешно добавил, – я сейчас назад…
– Оставайтесь уж здесь, – Га-Рицон покачал головой.
– А джип?
– Джип никуда не денется.
И Рудаки остался и, прислушиваясь к разговору, стал смотреть на собор и окружающие его постройки. Все здесь было так же, как и двадцать лет назад, когда заходил он сюда студентом, а потом гулял со своей маленькой дочкой. Строгие очертания тысячелетней византийской церкви не смогли испортить ни более поздние пристройки, ни неуклюжая современная реконструкция – она была по-прежнему прекрасна, и еще более жалкими, жестокими и нелепыми рядом с ней казались людские поступки.
– Они давно хотели собор захватить, – говорил между тем священник, вытирая рукавом рясы измазанное грязью лицо, – а сегодня пришли с бумагой от немцев, где будто бы Патриархату приказано передать собор Украинской церкви. Его святейшество их отказался принять, и тогда они тут погром учинили. Стрелять, правда, не стреляли, но преосвящен-нейшего епископа Леонтия сильно прикладом ударили и утвари много побили. Спасибо вам, а то захватили бы храм.
Говоря все это, священник подчеркнуто обращался к командиру гусар и недовольно косился на шестиконечные звезды на погонах Га-Рицона.
Из соседнего с собором здания, где, должно быть, находилась канцелярия Патриарха, вышел монах в сиреневом клобуке и подошел к говорившим.
– Как он? – спросил священник у монаха.
– Бог милостив, оклемался, – ответил тот, и Рудаки подумал, что речь идет, очевидно, о епископе, пострадавшем от бандитов.
– Мы оставляем у вас небольшой отряд и будем поддерживать с ним постоянную связь. Если надо будет, пришлем подкрепление, но я думаю, они больше не сунутся. Покормите потом моих людей и разместите на ночь, – говорил священнику гусар.
– Конечно, конечно, всенепременно. Бог вас благословит, – благодарил и кланялся священник, а гусар громко позвал:
– Сторженко!
Подскочил гусар с какими-то малопонятными символами в петлицах и лихо отсалютовал.
– Вольно, вольно, капрал, – сказал командир отряда, – давайте отойдем в сторонку, – и они отошли в сторону.
– Я поеду, поручик, – крикнул Га-Рицон командиру гусар.
Тот обернулся, приложил два пальца к кепи и неодобрительно покосился на Рудаки – нелепую фигуру в длинном плаще и надвинутой на уши каске. Рудаки смутился, снял каску и пошел за Га-Рицоном к выходу.
Джип действительно никуда не делся, и возле него все так же грохотал танк, окутанный синеватым дымом выхлопа. Вскоре они уже ехали по площади, объезжая памятник Хмельницкому, и Рудаки вспомнил, что там, в Патриархате, ведь должны были находиться Чинчуки, а он даже не поинтересовался, как они там.
«Эх! Дурья башка! – мысленно выругал он себя. – Да чего уж теперь…» – и спросил Га-Рицона:
– Куда мы теперь?
– Надо на Подол подъехать, посмотреть, как там у синагоги, – ответил тот и надолго замолчал.
Пока ехали, Рудаки думал о нацистах и даже не о нацистах, а о национализме, который ему, по сути, человеку без родины, казался диким и совершенно неуместным в это время.
«А вот поди ж ты, – размышлял он, – как глубоко сидит он в народе: вот местные антисемиты, как только появилась возможность, стали сводить счеты с евреями. Евреи вот тоже первыми напали на немцев, хотя, конечно, тут их дело правое. А этот поп, – вспомнил он, – как принципиально он не обращался к Га-Рицону, а ведь служитель Церкви Христовой – „несть ни эллина, ни иудея“, так сказать. И украинцы тоже имеют право молиться на своем языке и, если подумать, и на независимость право тоже имеют».
Он так был поглощен своими размышлениями, что только сейчас заметил, что их джип еле ползет, а Га-Рицон дергает его за рукав и что-то говорит.
– Что? – переспросил он.
– Немцы, – ответил Га-Рицон, – мотоцикл вон там, впереди, смотрите, арестовали, похоже, кого-то. Там у них женщина в коляске и ребенок, кажется.
Рудаки увидел недалеко впереди мотоцикл с коляской, на мотоцикле сидели немецкие солдаты в касках и потемневших от дождя плащах, а в коляске была женщина, одетая во что-то яркое и пестрое и державшая на руках ребенка. Рудаки испугался, а Га-Рицон взял в левую руку автомат и прибавил скорость.
– Что вы собираетесь делать? – спросил Рудаки дрожащим голосом.
– Не бойтесь, профессор, – усмехнулся еврей, – это же куклы. Не надо только в них стрелять – тогда они отвечают. Он поравнялся с мотоциклом и громко крикнул:
– Halt! Herr Kommandant bef?hl uns dieses Weibst?ck zu ?bergeben!
Мотоцикл остановился и немец, сидевший впереди, сказал:
– Jawohl! – приложил руку к каске и крикнул женщине: – Raus!.
Цыганка молча вылезла из коляски, прижимая к себе ребенка, и, подобрав юбки, быстро забралась в джип. Как только джип тронулся, она тут же разразилась громкими проклятиями, призывая на головы немцев и их родственников всевозможные беды, среди которых самой невинной напастью была чума.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71