Вот тогда и вернется на свою околоземную орбиту прежнее солнце, и вообще, все станет как прежде.
Правда, Иванову его идея не понравилась.
– Ты что же, хочешь, чтобы опять это ворье вернулось? – спросил Иванов, когда он поделился с ним.
– Какое ворье? – сначала не понял Рудаки.
– Ну эта власть прежняя, – ответил Иванов.
– Причем тут это? Почему это они должны вернуться? – взъерошился Рудаки, а Иванов только рукой махнул.
Неприятный осадок после разговора с Ивановым остался, и Рудаки решил впредь никому о своих идеях не рассказывать. Нет пророка в своем отечестве! А тут еще и на совещание не пригласили.
Когда Иванов с Штельвельдом ушли на совещание к Гувернер-Майору, Рудаки в расстроенных чувствах вышел из дому и отправился гулять по Майорату. После того как их ночью подобрал гусарский патруль, жили они на территории Печерского майората в бывшей школе, в которой учились когда-то жена, а потом дочь Рудаки. Патруль гусар перевез в Майорат семьи и друзей Рудаки и еще многих горожан, которые по той или иной причине избегали встречи с немцами. Все беженцы жили теперь в этой старой школе, превращенной в общежитие: там поставили походные раскладушки и оборудовали несколько комнат под временные кухни.
На дворе был ветер и шел дождь, но на улицах Майората было довольно людно – жизнь в Майорате продолжалась как и прежде неспешно и солидно, несмотря на немецкие войска за его границами. Только усиленные патрули гусар, разъезжавшие по улицам, говорили о том, что идет война, а так все осталось по-прежнему.
У Рудаки были талоны, выданные беженцам, и он зашел в одно из кафе, чтобы выпить кофе. В кафе все было почти как в мирное время, до катастрофы и даже, пожалуй, лучше. Публика была солидная, и не было крикливых подростков и бритоголовых «качков», чувствовавших себя хозяевами в прошлой жизни. Посетители тихо разговаривали или читали газеты. Рудаки взял чашку кофе и сел за свободный столик.
Он зашел в кафе, чтобы согреться и подсушиться (погода стояла мерзкая, и ни одно из четырех солнц так и не показалось из-за туч), но и, конечно, чтобы в очередной раз поразмышлять над ситуацией, потому что в школе сосредоточиться было никак нельзя – там постоянно было много народу и в гулких коридорах не стихал гомон множества голосов.
В кафе было тихо и уютно, и Рудаки отхлебнул кофе и начал было снова перебирать в мыслях события периода конца света, в который уж раз пытаясь усмотреть в них какой-то смысл, как вдруг в кафе появился сначала Майборода со своим негром, а буквально вслед за ним Этли с какими-то личностями явно иностранного облика и поведения.
Рудаки съежился на своем стуле, надеясь, что вошедшие, особенно Майборода, его не заметят, но не тут-то было.
– Профессор! – заорал Майборода еще с порога так громко, что все посетители небольшого кафе посмотрели на него, и конечно, его заметил Этли и, сказав несколько слов своим спутникам, направился к столику Рудаки.
Первым подошел Майборода, который тащил за рукав слегка упирающегося негра.
– Здоров, надежда мира, – сказал он слегка заплетающимся языком и тут же, перейдя на английский, стал представлять негра и рассказывать, как они столкнулись нос к носу с немецким патрулем, еле ноги унесли и после этого стрессы снимают. Тут подошел Этли, а потом и его спутники, естественно, оказавшиеся какими-то начальниками из миротворческих сил ООН, причем начальниками, должно быть, большими, потому что негр, пришедший с Майбородой, несмотря на майорские (насколько разбирался Рудаки) погоны, все время порывался встать и почти ничего не говорил, кроме, изредка, громогласного «Yessir!».
Скоро их компания уже оказалась в центре внимания всего кафе. Иностранцы, которые, должно быть, пользовались тут каким-то кредитом, заказали всем виски, но Рудаки отказался: во-первых, этот напиток он терпеть не мог еще со времен своей заграничной службы, считая его незаслуженно разрекламированным самогоном, а во-вторых, никакого удовольствия ему не доставляло пить в большой, полузнакомой компании – вот с друзьями, в уютной обстановке – это другое дело.
Говорили, естественно, по-английски, а Рудаки этот язык не любил, хотя и знал. Он вообще не любил говорить на иностранном языке – ему все время казалось, что он лепит ошибку на ошибку, и, хотя иностранцы ему часто делали комплименты, говоря, что он владеет их языком безукоризненно, чувство ущербности с годами и практикой только усиливалось.
Говорили в основном о немцах: кто как с ними сталкивался, и кто они такие, и чем может грозить городу оккупация. Никто ничего нового не сказал: Майборода призывал навалиться на немцев всем миром и раздавить фашистскую гадину; его негр сначала слушал неодобрительно, но когда один из ооновских начальников Майбороду поддержал (если бы им мандат не запрещал, они бы тоже «внесли свой вклад»), тут же громко высказался в поддержку: «Yessir!». Заметно невеселый Этли молчал, а потом тихо поведал Рудаки, что ничем ему деятели из ООН помочь не могут или не хотят, хорошо еще, что обещали оставить в Майорате на какой-то мифической должности.
Скоро Рудаки не на шутку заскучал в этом мини-интернационале. Покрутившись немного на стуле, он наконец решился и сказал, что вынужден покинуть компанию, так как ждут его неотложные дела в университете.
– Какой университет?! Ты что?! – вытаращил глаза Май-борода, но Рудаки пнул его под столом ногой и стал прощаться.
Международное сообщество отнеслось с пониманием («Oh! University»), и вскоре он уже опять шел под дождем и думал, куда бы это направиться.
Домой, то есть в общежитие, возвращаться не хотелось – было там шумно и неуютно, но и бродить под дождем тоже радость небольшая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71