Кое-кто помышлял уже о создании тайного политического об­щества, тайной типографии и даже о будущем вооруженном восстании.
Собирались у самого Петрашевского. Собирались и у близких к нему единомышленников и знакомых.
Но царские власти не дремали. Весной 1849 года по до­носу провокатора все петрашевцы, а вместе с ними многие причастные к их кружку лица были арестованы, а затем осуждены.
Дело петрашевцев кончилось. Но каждый, кто знался с ними, не мог быть спокоен за собственную участь. А среди этих людей были и литераторы, и художники, и музыканты. Бывал частенько у петрашевцев вернувшийся из Испании Михаил Иванович Глинка. Свел с ними знакомство и Алек­сандр Сергеевич Даргомыжский. С глубоким сочувствием отнеслись петрашевцы к опытам русского композитора, провоз­гласившего лозунг музыкальной правды.
- До чего же богата талантами Россия! - говорили с воодушевлением на сходках у Петрашевского. - Что ни де­сяток лет, то рождает она гениев. Вспомните, друзья, Пуш­кина, Гоголя. Вспомните музыку Михаила Глинки!.. - а по­сле этого имени ораторы непременно ставили рядом имя про­должателя Глинка - Александра Даргомыжского.
После недавних событий Александр Сергеевич живет в полнейшем уединении. Проводит почти все вечера дома. Ес­ли же по необходимости и выезжает иной раз в свет, то с крайней неохотой. Нигде не находит он людей, с которыми мог бы, как прежде, отвести душу. Те, чьим обществом он дорожил, разъехались кто куда, начиная с Михаила Ивано­вича Глинки.
ХОЧУ ПРАВДЫ!
- Послушай, Александр, - допытывается Эрминия, - когда же ты опять вернешься к своей «Русалке»? Не верю, что навсегда перестал мечтать о театре!
- Не моя в том вина, - отвечает брат. - Сама, поди, знаешь, что творится нынче у нас. Все честное в искусстве душит цензура. Сейчас и подумать не могу, чтоб продолжать «Русалку»!
Но это не значит, что Даргомыжский сидит сложа руки. Целая галерея новых человеческих характеров рождается в его вокальных пьесах. Каждая из них - взятая из жизни, правдивая драматическая сценка. И сколько же разнообраз­ных народных типов выведено в них!
Вот в русской песне Даргомыжского на стихи Кольцова «Без ума, без разума» причитает-жалобится на горькую жен­скую долю молодица, насильно выданная замуж за немило­го. О постылом муже сказывает со злой издевкой крестьян­ская женщина и в песне «Лихорадушка».
А у бедного мужичонки из другой кольцовской песни - «Ох, тих, тих, тих, ти!» - своя беда-кручина. Сам навязал се­бе на шею ярмо: польстился на жену богатую. А жена-то оказалась дурная да злющая. Он и мается с ней всю жизнь. И будто со смешком да с прибаутками рассказывает мужи­чонка о своей беде, но сквозь смех его слышатся слезы.
А еще ожили под острым пером Даргомыжского новые комические народные характеры. Таков в шуточной песне-сценке на стихотворение Пушкина «Воротился ночью мель­ник» пьяный увалень и тугодум мельник с его медленной, за­пинающейся речью; такова и ловкая, бранчливая бабенка мельничиха, так и сыплющая на высоких нотах визгливой скороговоркой...
Удивительно: надолго, кажется, оставлена народная му­зыкальная драма «Русалка», а никуда не ушел от народной темы Александр Даргомыжский.
Нежданно-негаданно пришла в дом Даргомыжских беда: занемогла и вскоре умерла хозяйка дома Марья Борисовна. С кончиной матери осиротело веселое и радушное семейство. Неузнаваемо суров и замкнут стал Сергей Николаевич. По целым дням, бывает, слова от него не услышишь. В доме во­царилась непривычная тишина. Молчит покрытая чехлом ар­фа Эрминии. Не поднимает крышку рояля Александр Сер­геевич. Даже с певцами и певицами-любительницами, с ко­торыми в самые трудные времена не прекращал занятий, он почти совсем не встречается. Помимо горести по доброй ма­меньке свалились на младшего хозяина дома многие хлопо­ты, которых при ее жизни он не знал.
Но тут в семейный быт властно вмешалась сестра Алек­сандра Сергеевича Софья.
Софья Сергеевна выросла в семье, не участвуя ни в ка­ких артистических занятиях. А потом вышла замуж за поэта и художника-любителя Николая Александровича Степанова и зажила своим домом. Теперь, по предложению сестры, обе семьи съехались вместе. Взяв бразды правления в свои энер­гичные руки, Софья Сергеевна окружила особыми заботами старшего брата.
Даргомыжские стали постепенно обживаться на ново­селье. Но в их доме было по-прежнему тихо и малолюдно.
- Почему бы тебе, Александр, не возобновить занятия с твоими подопечными и снова не назначить дни для музы­кальных собраний? - спрашивала Софья Сергеевна.
А однажды она вернулась домой с новостью:
- Угадай, кого я нынче встретила? Впрочем, ни за что не отгадаешь. - Софья Сергеевна выдержала паузу: - Любашу Беленицыну! Не забыл свою любимицу?
- Как забудешь такое чудо-дитя! - впервые за много времени улыбка осветила лицо Александра Даргомыжского.
- А примадонна твоя, - продолжала Софья Сергеев­на, - лишь меня увидела, так безо всяких предисловий за­явила: «Надеюсь, брат ваш помнит обещание сделать из меня знаменитую артистку, если я соглашусь стать его ученицей. Так передайте ему, пожалуйста, что я соглас­на». Какова?!
Спустя несколько дней в сопровождении матери и млад­ших сестер заявилась к Даргомыжским сама Любаша.
Собственно, Любашей ее уже не назовешь. Согласно пра­вилам светского этикета девушку, закончившую институт, следовало называть по имени и отчеству. Да и шестнадцатилетняя Любовь Ивановна Беленицына изо всех сил стара­лась держать себя как взрос­лая. Только в глубине боль­ших голубых глаз притаились по-детски озорные огоньки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45